В смятении и беспомощности Габриэль пытался найти Аду. Увидеть хотя бы мельком. Еще один раз посмотреть на ее лицо. Убедиться, что она будет в безопасности.

Он не нашел ее.

Габриэль лежал на спине в своей камере. Ни окна. Ни света. Только шум толпы внизу, когда каждый новый приговор заставлял людей негодовать или аплодировать. Возможно, их взволновало зрелище двух мужчин, болтающихся на соседних виселицах.

Темнота и замкнутое пространство не давили на него, он ценил одиночество. Еще бы разобраться в своих мыслях. В воспоминаниях о юности часто всплывали мгновения заключения, но тогда физические наказания были гораздо более обычными. Голод. Стояние под палящим солнцем или дождем. Порка. Пачеко совершенно точно знал, как добраться до самых глубоких страхов Габриэля и использовать их. Прозрачность его мотивов и техники вдруг резко очертилась, словно с глаз упала пелена.

А вот Аду темнота мучила бы. У него сжалось сердце от мысли, что он подвел ее. Ему надо было сражаться до последнего дыхания в надежде, что люди на площади встанут на их защиту.

Но тот проблеск рубина остановил его руку. Если сеньор де Сильва дирижировал этим смехотворным судилищем над Адой, он не позволит какой-то группке горожан встать на его пути.

«Сдавайся сейчас, или не будет другого шанса», – эти слова фальшивого пастуха все время крутились у него в голове. Было ли эта обещание или насмешка? Он мог только ждать и надеяться, что Ада находится в безопасности, по крайней мере до завтрашнего полудня. Но что он будет делать потом?

В ржавом замке повернулся ключ. Габриэль вскочил и отпрянул к дальней стене. Он чувствовал себя загнанным в угол животным. Факел освещал коридор за спиной человека, стоящего на пороге. Он молчал, в позе этой высокой фигуры не было никакой агрессии. Но у Габриэля волосы на голове зашевелились.

– Кто ты?

Человек взял факел у стражника и повернулся к Габриэлю. Мерцающий золотистый свет упал на его лицо. Слишком много лет, проведенных под жгучим марокканским солнцем, придали его коже, натянутой на острых скулах, цвет жареного ореха. Чуть более светлого оттенка волосы были коротко подстрижены в кружок, так же как и аккуратная бородка. Его худое тело было задрапировано в просторный балахон, стянутый на талии богато изукрашенным поясом, драгоценные камни которого, казалось, двигались сами по себе в неверном свете факела.

– Ты узнаешь меня, Габриэль? – Голос звучал грубо, будто ободранный на острых камнях.

Габриэль все еще дрожал.

– Ты Хоакин де Сильва.

– Да, – подтвердил он, входя в камеру. – И теперь пришло время тебе наконец-то убить короля Альфонсо.

Ада сидела, прижав колени к груди, и смотрела, как тонкая полоска лунного света медленно и неумолимо продвигается по полу камеры. Дрожь от холода и страха пробегала по ее коже словно тень. Спать, так же как и прошлой ночью, было невозможно.

Прошлым утром она ждала рассвета с надеждой. Эту надежду поддерживала вера. Вера в Габриэля. Потому что за все время, проведенное вместе, он подвергал опасности ее сердце, но никогда – жизнь.

Но наступающим утром никто не спасет ее. Ее долги и прошлое Габриэля сошлись вместе, как сильные руки, чтобы оторвать их друг от друга. Она будет участвовать в битве, и она умрет. В этом она не сомневалась.

Аде было нужно освободиться от опиума, потому что он угрожал ее жизни, медленно, неумолимо, с каждым глотком. Она делала это так неохотно, борясь сначала с Джейкобом, потом с Габриэлем, и всегда сражаясь с самой собой. Ее освобождение стало вторым рождением.

Но нет ничего хорошего в том, чтобы найти себя и потерять Габриэля. Он вытащил ее из темноты. Она любила его с упрямым чувством собственности, которое пугало ее. Ее жизнь будет продолжаться до полудня, и она умрет, сожалея о том времени, которое они провели, сражаясь и споря друг с другом.

Звук его голоса не удивил ее, ее мысли были переполнены им. Воспоминания и сожаления. Но холодный воздух, который она вдруг почувствовала лицом, был реальным. Дверь открылась, и Габриэль нашел ее в темноте раньше, чем она обрела голос.

Сильные руки обняли ее, он что-то бормотал. Только что она сидела, съежившись, одна, но вот сейчас она обнимала Габриэля. Его силу. Его аромат и жар.

Настоящий. Весь настоящий.

– Что ты здесь делаешь?

– Я попросил, чтобы мне дали увидеться с тобой, – ответил он.

– И они согласились? Как?

– Не задавай вопросов, Ада.

– Все, что у меня есть, – это вопросы, – сказала она, вцепляясь в его волосы, стягивая с него тунику.

Ей все казалось, что он недостаточно близко. Хотелось только целовать его.

В почти полной темноте дрожащие пальцы нашли его рот, их место быстро заняли губы. Широкие ладони погрузились в ее распущенные волосы и наклонили ее голову, совершенно соединяя их рты. Она раскрыла губы и застонала, когда его язык проник внутрь. У него был медный вкус – кровь или, может быть, жажда. Она целовала глубже, его первобытный вкус был сладостнее, чем вино или пряности. Только он. Он один. Кровь стучала в ее ушах, обжигала щеки и собиралась низко и тяжело в ее животе, в глубоком ритме, который она находила только с Габриэлем.

Она обнимала его мощное тело. Ничто не было таким сильным и прочным, как он. Под кончиками пальцев она чувствовала бугры плоти, пересекающиеся на его плечах. Ее раненый воин, человек, который был своим собственным врагом, так же как и она была врагом самой себе. Только вместе они нашли свою меру покоя и благоразумия, мира и прощения.

Он стал покрывать нежными поцелуями ее скулы, шею и все дальше, дальше вниз. Она так соскучилась по его поцелуям, но обжигающее прикосновение его языка к пульсирующему местечку у основания ее шеи заставило Аду задохнуться.

– Ты думаешь, что у нас мало времени, – прошептала она.

Он замер, его губы все еще касались ее кожи.

– Да. Очень мало.

– Ты сказал, не надо вопросов, но есть кое-что, о чем я должна спросить.

Он ослабил пальцы, сжимавшие ее волосы, и уронил голову на ее плечо. Напряжение сделало неподвижными его конечности, спина устало поникла.

– Хорошо. Спрашивай.

Сначала она не могла подобрать слова. Мысленно она говорила их по-английски, снова и снова, играя с абсурдностью этого момента. Они хотели друг друга. Это было ясно. Но потребовалась еще одна попытка, прежде чем она смогла озвучить то, что отчаянно хотела знать.

– Почему ты сказал, что я твоя жена?

– Я думал, что это может изменить решение судьи, – ответил Габриэль. – Я думал, что смогу защитить тебя.

– И это все? – Она уперлась руками в его грудь, отталкивая, пока он не сел. Горькое разочарование наполнило ее. Она выдавила еще несколько слов: – Это все, Габриэль? Правда? Я завтра могу умереть и хотела бы услышать от тебя правду. – Она провела ладонью по его щеке, двухдневная щетина царапнула руку. – Пожалуйста, правда не должна быть такой трудной.