Говоря все это, Хмельницкий даже позволил себе пройтись по залу. И король не мог не заметить, что в его присутствии полковник держится слишком спокойно и непринужденно. Очевидно, потому, что понимает: не ему нужен король, он — королю.

Владислав IV поднялся и тоже решительно прошествовал мимо Хмельницкого. Поняв, что он направляется к двери, полковник удивленно смотрел ему вслед. Обиделся? Прерывает аудиенцию? Но тогда король не сам должен был бы уходить, а выставить его.

— Вам случалось бывать в Турции. Вы жили там, владеете турецким, — король остановился у самой двери и теперь медленно возвращался по ковровой дорожке к креслу, поставленному, подобно трону, в центре комнаты. Для Хмельницкого не было секретом, что многие польские шляхтичи пытались подражать королю и даже обставляли у себя собственные тронные залы. — Поэтому вы, наверное, лучше любого из военачальников Польши понимаете, что именно происходит сейчас в Турции, на что султан рассчитывает, и чего реально стоит ожидать от него.

Король замолчал и, взявшись руками за спинку кресла, уставился на Хмельницкого.

— Вы правы: я почти два года провел в турецком плену — это так. Но прошло слишком много времени.

— И все же, как вы считаете: сейчас Турция готова к великой, серьезной войне? — Владислав не желал никаких объяснений и размышлений. Ему нужен был четкий, лаконичный ответ. Он нуждался в ясности, которую способен был внести только этот казачий предводитель. Во всяком случае, король так считал.

Вот только Хмельницкий с ответом не спешил. Полковник понимал, что король хочет услышать не поддакивание верноподданного, а доводы воина, полководца. И еще, он отдавал себе отчет в том, что в данном случае без зазрения совести мог произнести хоть «да», хоть «нет». И в обоих случаях был бы прав. Все зависело от того, что иметь в виду под «великой, серьезной войной». Какие силы должны быть вовлечены в нее, насколько готова к ней сама Речь Посполитая, и на кого она может рассчитывать в данный момент как на союзника?

Кому неизвестно, что Польша уже не раз поднималась на «великую войну» с Турцией? Но «великой» она была только для Польши. По ее меркам и представлениям. Высокой Порте она стоила всего лишь очередного экспедиционного корпуса, направленного в помощь Крымской и Буджацкой ордам, действовавшим в соединении с местными турецкими гарнизонами. Да и то состоял этот корпус из инородцев-янычар [30] и всякого нахватанного по вассальным землям вооруженного люда.

— У Турции было достаточно времени, чтобы прийти в себя после поражения под Хотином, — наконец молвил Хмельницкий. — И, похоже, Польша упустила возможность окончательно вытеснить турок, если не за Дунай, то, по крайней мере, за Днестр, а возможно, и за Прут.

— Можем ли мы осуждать за это короля Жигмонта III Вазу? — смиренно склонил голову Владислав IV, напоминая Хмельницкому, что в данном случае речь идет не только о короле Польши, но и об его отце. — Ситуация в стране была такова, что ему трудно было рассчитывать на большое войско, способное выиграть еще несколько битв.

«Тем более что и Хотинскую битву ваши жолнеры выиграли, по существу, благодаря казакам, — заметил про себя Хмельницкий. — Не слава польских гетманов в ней, а талант Сагайдачного [31]. Но стоит ли вспоминать об этом?»

— И все же он не удержался, чтобы не заметить.

— К тому же не следует забывать, что над королем Жигмонтом III, словно камень над Сизифом, вечно нависала тень Швеции. — Это он тоже произнес с должным смирением. Но скрытый смысл сказанного не остался незамеченным Владиславом.

— Тень, до конца дней омрачавшая жизнь Жигмонта Вазы, — довольно сухо согласился король.

— Однако не будем освещать свечами грешников ни тени великих предков наших, ни тени, которые очерняли их могучие профили, — поспешил увести Владислава от этой неприятной ему темы Хмельницкий. И король едва заметно улыбнулся. Наконец-то он узнал в Хмельницком того мудрого политика, которого, собственно, и приглашал сюда из Варшавы перед его поездкой во Францию.

— Теперь вам, полковник, хорошо известно, что я не только задумываю великую войну, но и готовлюсь к ней. — Король сел в свое кресло; другое, о правую руку, предложил Хмельницкому. — И хочу, чтобы вы приняли в этом участие.

— Если уж позволите быть откровенным, ваше величество, в Варшаве ходят слухи, что вы усиленно вооружаете наиболее преданные вам полки, не жалея для этого щедрого приданого [32] ее величества королевы Гонзаги.

«Не жалея щедрого приданого»?! — неожиданно рассмеялся король. — Разнюхали-таки. Эти слухи правдивы, полковник. Можете им верить. Другое дело, что распускают их отнюдь не из сожаления по поводу растраченного приданого. Некоторые сенаторы очень побаиваются усиления полков, о которых вы только что говорили. Они понимают: имея сильное войско, я быстро сумею укротить буйный нрав и необузданный гонор любого из этих мелкопоместных «королевчиков».

— Их опасения тем более усиливаются, что полки эти сформированы в основном из наемников. И находятся под командованием наиболее надежных, преданных вам офицеров.

— Среди которых видят и вас, полковник, подозревая, что вскоре Владислав IV получит целую казачью армию, — все еще смеясь, дополнил его предположение король. А ведь еще несколько минут назад он выглядел мрачным и задерганным. — Вот и получается, что шляхте спешно приходится искать в своей среде нового Станислава Жолкевского [33].

— Не думаю, чтобы эти поиски увенчались успехом. История не может сводиться к примитивному повторению минувших трагедий, — улыбнулся Хмельницкий. Коль уж король считает возможным посмеиваться, говоря о таких сложных проблемах, ему позволено улыбнуться даже при упоминании о столь чтимом при польском дворе гетмане Жолкевском.