Однако звуки стрельбы становились все громче, а скоро в открытые окна залетело несколько небольших пушечных ядер. Затем в зал ворвалась банда sans-culottes[127], требуя, чтобы каждый депутат поклялся поддерживать свободу и равенство, в то время как повстанцы из Марселя и Финистера наступали на дворец в попытке заставить швейцарских гвардейцев сложить оружие. Швейцарцы смело отказались; произошло столкновение, и началась стрельба. Король, понимая, что происходит, приказал гвардейцам делать, что им говорят, но в суматохе приказ дошел не до всех. Последовала mêlée (рукопашная схватка), толпа хлынула во дворец, теперь жаждая крови; результатом стала настоящая бойня. Пажей, поваров, служанок – всех убивали без разбора, как и швейцарских гвардейцев, независимо от того, сложили они оружие или нет. Один из слуг, которому посчастливилось спастись, записал:

Увидев, что комнаты и лестницы уже усыпаны мертвыми телами, я выпрыгнул из одного из окон комнаты королевы… Я поднялся на ноги и побежал туда, где марсельцы только что убили нескольких швейцарцев, а теперь раздевали их… Часть швейцарцев, которых преследовали, укрылись в примыкающей конюшне. Я спрятался там же. Швейцарцев скоро порезали на куски почти рядом со мной. Некоторые мужчины продолжали убивать, другие отрезали головы тем, кого уже убили, а женщины, потеряв всякий стыд, наносили мертвым самые неприличные увечья, отрезали куски плоти и победно их уносили. Ближе к вечеру я вышел на дорогу в Версаль и пересек мост Людовика XVI, который был покрыт раздетыми трупами уже в состоянии разложения от сильной жары.

Все это время Людовик XVI и королевская семья изнемогали от духоты в комнатке стенографистов, однако, по сути, они находились на скамье подсудимых. Три дня спустя, 13 августа, их взяли под арест и поместили в Тампль, где королю предстояло провести последние пять месяцев своей жизни.

Сегодня от Тампля не осталось и следа. Его снес Наполеон в 1808 г., потому что он быстро превратился в место паломничества роялистов. Однако во время революции это была громадная крепость, построенная в XIII в. орденом тамплиеров в качестве их европейской штаб-квартиры и содержавшая комплекс зданий, в который входили храм и основательная башнеобразная тюрьма, известная под названием Grosse Tour. Внутреннее убранство башни ничуть не напоминало тюрьму, раньше ее занимал граф д’Артуа, и, конечно, там было вполне удобно. Но тем не менее тюрьма есть тюрьма, место выбрали на том основании, что оно давало возможность надежно охранять пленников. Король обычно вставал в шесть утра, молился минут пять, а потом, после легкого завтрака, основную часть утреннего времени посвящал обучению дофина. Перед обедом в два часа дня королю и его семье позволялась прогулка на свежем воздухе внутри крепости. После обеда он обычно проводил остаток дня за чтением, прочитывал по двенадцать книг в неделю, многие из которых принадлежали перу великих латинских авторов. Для фактически необразованной Марии-Антуанетты дни тянулись бесконечно долго. В свои тридцать семь лет она уже выглядела по меньшей мере на пятьдесят. Ее главными занятиями были вышивание, вязание и попытки давать уроки дочери Марии Терезе, которая в возрасте четырнадцати лет, будучи хорошо обученной, наверное, знала гораздо больше, чем ее мать.

Мы не можем сказать, что во время заключения в Тампле королевской семье было известно о происходящем во Франции и во внешнем мире. Остается надеяться, что они не знали о сентябрьских расправах – наверное, самой отвратительной главе истории революции, случившейся на первой неделе сентября 1792 г. Причиной массовых казней послужили страхи, что герцог Брауншвейгский, дойдя до Парижа во главе прусской армии, освободит заключенных городских тюрем, а те сразу активно его поддержат. Радикалы, в частности придерживающийся крайних взглядов журналист Жан-Поль Марат, призвали к упреждающим действиям, требуя немедленно ликвидировать всех арестованных в городе. Бойцы Национальной гвардии и разные fédérés[128] энергично принялись за дело; к 6 сентября убили половину заключенных – от 1400 до 1500 человек. Более двухсот из них были католическими священниками, чьим единственным преступлением являлся отказ подчиниться Гражданской конституции духовенства. К тому же эти убийства не были обычными простыми казнями; палачи скоро стали просто безумцами, одержимыми убийством людей; они пытали, расчленяли, вынимали внутренности своих жертв в горячечной вакханалии жажды крови. Немногие из несчастных арестованных приняли больше страданий, чем лучшая подруга королевы, принцесса де Ламбаль. Ее раздели, изнасиловали и варварски изуродовали; ее сердце зажарили и съели. Голову насадили на пику и пронесли под окном королевы в Темпле.

Париж еще восстанавливал утраченный рассудок, когда революционеры радостно приветствовали первые хорошие новости. Так или иначе, в последние месяцы французской армии удалось частично вернуться в былое состояние. Французские генералы Франсуа Келлерманн и Шарль Дюмурье остановили наступление герцога Брауншвейгского у деревни Вальми в Шампани. С военной точки зрения эта победа не имела особого значения, но в глазах Национального конвента революционной Франции она была огромной – и сподвигла Конвент 22 сентября принять официальное решение об отмене монархии и провозглашении Первой французской республики.

11 декабря Людовика вызвали в Конвент для предъявления обвинений в государственной измене и преступлениях против государства. Его умело защищали, но приговор, вынесенный 15 января 1793 г., был заранее предрешен: 693 делегата признали короля виновным, 0 – невиновным, 23 – воздержались. На следующий день Конвент снова собрался, чтобы решить, что делать с королем. На этот раз голоса распределились более равномерно, но результат остался бесспорным: 288 человек проголосовали за тюремное заключение или изгнание, 361 – за безотлагательную смертную казнь[129]. Ходатайство, заявленное в последнюю минуту о предоставлении отсрочки исполнения приговора, отклонили. Судьба Людовика была решена. Он не ждал ничего хорошего и встретил известие достаточно спокойно, когда 20 января его разбудили, чтобы объявить, что казнь состоится на следующий день. Вечером он попрощался с семьей и поужинал в одиночестве. Утром 21 января его разбудили в пять часов утра, он прослушал мессу и принял причастие из рук священника ирландского происхождения Генри Эссекса Эджворта, с которым они стали близкими друзьями. Именно Эджворт проводил короля к гильотине на площади, которая тогда называлась площадью Революции, а теперь площадью Согласия.