А если бы отложил, то что? Разве стал бы он кого слушать, да хоть бы и ее? Тем более ее. Венко об этом так сказал, будто хорошо Иринея знает. Он-то, кажется, не сомневался, а Велька тогда не поняла, не поверила.

Это было еще не все, потому что вдруг со своего места встал Велемил, и шум, уже малость поднявшийся над скатертями, сразу стих. Княжич Велемил тоже подошел и поклонился сначала Воевне, потом Чаяне. И не только Велька, наверное, поняла, что дальше будет.

— Может, я и не лучший купец, матушка, но не из худших, — обратился княжич к Воевне. — Сочтете ли меня достойным? Отдаст мне обручье боярышня Белица? — перевел он взор на Чаяну, и такая надежда, с любовью перемешанная, была в его глазах, что и Велька дышать перестала. — Будь моей, Белица, отдай обручье мне и никогда о том не пожалеешь, люблю тебя и всегда любить стану! Не первый я в Карияре, но и не последний!

Опять пришлось Воевне ответно кланяться.

— За честь благодарим, купец дорогой. Тебе боярышня потом ответит…

Но княжна решила на потом не откладывать, она сразу протянула Велемилу свое обручье, которое так и не успела еще вернуть на руку, сказала твердо:

— Возьми, княжич, и пусть обручье мое будет твоим, и я буду твоя.

Правда, на жениха нового при этом она и не взглянула. Бережно, словно не веря, взял Велемил обручье, надел, и рука у него задрожала.

— Вот и ладно, — вздохнула Воевна, которая уже не знала, радоваться ей или повременить с этим, — пусть помогают вам Боги Светлые, а Лада одарит любовью да радостью на много лет!

Тут и боярин Мирята спохватился наконец, принялся поздравлять, и воевода Горыныч его поддержал, и бочонок меда с воза сняли, заздравные чаши пустили по рукам. Велька тоже вслед за Любицей хлебнула из чаши малинового меда, сестру поздравила. Но не верилось ей пока, что есть с чем поздравлять! И Чаяна что-то счастьем не светится, и Велемил, хоть и рад, да отравлена его радость, понимает ведь, что невеста с горя ему обручье дала. А дальше что будет? Это Ладе ведомо.

Когда Велька поздравляла Велемила, и он ее в щеку поцеловал, мысль вроде мелькнула… может, и не ко времени?

Велемил в Карияре не первый и не последний. Не первый — то понятно, а вот который, не второй ли? По годам, говорили, он старший!

Тайну княжичей какая-то клятва хранит, а можно ли клятву обойти, если удастся правильно сложить вопрос?

Не получится — и пусть, никто ведь на том ничего не потеряет.

— Позволь, братец дорогой, тебя спросить кое о чем? — взяла Велька Велемила за рукав, хитро улыбнувшись.

— Отчего же, спрашивай, сестричка меньшая, — и впервые за утро Велемил тоже улыбнулся.

— Знаю я, что нельзя вам говорить, который из вас старший княжич. А скажи мне, пришлось ли тебе ваше родовое проклятье на себе испытать? Это можно спросить?

Велемил сначала как будто растерялся, потом засмеялся, и княжичи тоже запереглядывались, засмеялись, а боярин Мирята себя по бокам хлопнул и глянул на Вельку непонятно, то ли восхищаясь, то ли укоряя.

— Почему бы не ответить? Вреда в том не вижу, — сказал Горибор, — ответь уже ты ей, братец, если хочешь, конечно! Пусть успокоится боярышня, не изводит нас больше своим любопытством, самая несносная, право слово! — Он глядел на Вельку весело.

— Хочу, — Велемил покосился на Чаяну, — верно, сестричка любопытная, доводилось мне испытать на себе наше проклятье, и не раз. Приятности от него мне не было. Но честью клянусь, не надо вам с сестрой его бояться. Можете о нем вовсе забыть. Что, ответил я тебе, довольна?

— Спасибо, довольна, — Велька даже растерялась, что так легко ответ получила.

Выходит, что старший княжич и будущий князь кариярский — Велемил, новый Чаянин жених.

Вот и хорошо. И отец рад будет, и княгиня Дарица. Она ведь просила Макошь и Ладу своей волей дать дочке жениха. Так и вышло, что быть Чаяне будущей кариярской княгиней!

Половина пути до Карияра осталась позади, вторая половина стелилась перед свадебным обозом и казалась теперь не такой уж долгой и утомительной — привычной стала дорога. А предложили бы Вельке каким-нибудь чудом оказаться в Карияре прямо сегодня, хоть и птицей перелететь, она бы отказалась. Хоть это, должно быть, любопытно, чтобы птицей…

Нет, отказалась бы. Не хотелось в Карияр, не хотелось замуж. Венко повидать бы, хоть и в Нави опять! Говорить бы с ним, целоваться. Смотреть на него. Узнать его лучше. Хотелось ли ей замуж за Венко?

Как сказать. Если из кого выбирать, то лучше уж Венко. Хотя Венко нет в том выборе, что для нее возможен. А он, наоборот, уверен, что есть! И просил ему верить!

Что ж, это ничего, можно и верить, тем более что клятва, данная князю, — причина достойная. Вот если бы еще не торопиться…

Дело было и в том, что Велька стала сомневаться, хочет ли она замуж вообще. Вот бы подоле подождать! Что-то появилось в душе, ей самой непонятное, чему требовалось вовсе иное, не замужество с его неизбежными и вечными бабьими заботами. Не так давно и появилось. В купальскую ночь было иначе, и если бы Венко мог открыто к ней посвататься — ее счастью предела бы не было. Тогда все казалось простым и ясным: в невестин возраст она вошла, значит, скоро батюшка ее просватает, если не в этом году, то все равно скоро. Была бы она не княжеской дочкой, точно бы уже повой надела. О другой судьбе и мыслей не было, как и о том, что можно ослушаться, потому что-де жених не люб! Всякая девка в такой поре полна сладких мыслей и мечтаний, в том числе и о том, что даже родителями назначенный жених любимым окажется и самым лучшим…

Она уже знает, что никто из назначенных не любимый и не лучший, а тот, который любимый, — не жених. И понятия она не имеет, почему Венко лучший! Он среди них не самый красивый, не самый бойкий на язык, не самый обходительный с девицами. И все равно он лучший! Только к нему тянет, с ним на душе тепло, как больше ни с кем, — это и есть любовь?

Но хватит пока об этом, довольно. Потому что в том и дело, что другое понимание пришло теперь в Велькину душу — а так ли хочет она той любви?

Быть замужем — значит подчиняться, чужое впереди своего ставить… да разве она жила иначе? Откуда же взялись мысли о том, что желает она свободы, такой, какую ни один князь не имеет и не подарит? И власти необычайной, что больше всякой княжеской, только у богов такая власть!

Велька поежилась, платок на плечах затянула потуже, потому что внезапно стало зябко от тех мыслей, что в голове появились и уходить не желали. И не первый ведь уже раз…

Нет, с богами нельзя равняться. Но доля, что ее манит, всяко выше людской, хоть и княжеской!

Только зачем ей это? Почему вдруг понадобилось?

А душа болит и рвется куда-то, в выси неведомые и людям неподвластные, и кажется, что женский повой — это лютая неволя, предел всему, допустить до которого никак нельзя!