— А ты на сестру, что ли, совсем не серчаешь?

— Нет, зачем, — Велька опять пожала плечами, — я ведь правда не верю, что она мне смерти хотела.

— Это правильно, — одобрила боярыня, — и Даруна говорила, что не надо тебе ни на кого держать зла, чтобы мы от этого тебя тоже хранили. От этого сила в беспокойство приходит.

— Сколько она вам всего говорила! — не удержалась, усмехнулась Велька. — А мне — ничего…

— А это чтобы тебя не тревожить. Говорила она, что поначалу сама звала тебя в святилище — было такое?

— Было, — признала Велька.

— А потом она поняла, что лучше тебе не прятаться, а судьбу свою исполнить. Ты, видишь, не одна, и мы тут, и дружина вон какая! Ничего не бойся, справимся с любым лихом!

Чаяна — та казалась спокойной, и, если только по виду ее судить, утешилась она сразу. Велька знала, что это неверно, сестра просто умела казаться такой, какой следует быть на людях княжне, прятать недовольство внутри. Его, недовольство, как ни странно, выдавало излишне тщательное одеванье каждое утро, множество блестящих ожерелий, к каждому наряду разных, и еще она вдруг принималась ни с того ни с сего распекать челядинок, когда те прислуживали Вельке. Воевна то и дело сердито поджимала губы, однако не перечила. Велемилу Чаяна теперь приветливо улыбалась, говорила с ним ласково, и его это радовало. Они целыми днями почти не расставались. Но раз-другой заметилось Вельке, что сестра по привычке ищет взглядом Иринея, который теперь старался находиться от нее как можно дальше: в начале обоза с дружиной, загородясь спинами верных кметей.

— Обманули меня твои резы! Я-то думала… — только и бросила она как-то Вельке, недовольно кривя губы, казалось, что вот-вот заплачет.

Не заплакала. И больше об этом не поминала. Но княженка и сама сокрушалась — почему резы неправду сказали? Потому ли, что изменилась Чаянина судьба, то есть до приворота одной была, а после другой стала?..

Веси, а тем более города на пути обоза стали попадаться редко. Велька настолько привыкла спать в шатре, что, казалось, лежанка в княжеском тереме ей когда-то приснилась. Так что если дородная Воевна сокрушалась, что-де на жесткой земле и перина не мягка, а другие боярыни ей вторили, и Чаяна тоже повадилась жаловаться, что бока болят… Велька только улыбалась, ей было в самый раз. Да и не любила она пуховых перин, на шерстяном тюфяке спалось куда как лучше. И не верилось, что сестре прямо-таки больно спать, если на землю сначала лапник сосновый положили, а сверху перины мягкие целых две! Когда она однажды не удержала смешок, Чаяна обиделась, уколола:

— Если бы моя матушка из смердов была, то и я бы, наверное, могла, как ты. Будешь с мужем своим хоть на овчинах спать, и зачем тебе в приданом перины везут?

— И впрямь, — сразу согласилась Велька, опять улыбнувшись.

Что ж, и так все знают, что не из знатных у княженки была матушка. И то, что женихи-княжичи нередко и шатра себе не ставили, так и спали у костра по-походному, на тонких овчинных подстилках, было хорошо. Кто из них ей ни сужден, необязательно будет постель с кучей перин стелить. И кмети из дружины так же ночевали, по-простому — ночи теплые стояли, даже душные.

Велькина улыбка Чаяну отчего-то рассердила.

— Да тебе такое приданое и без надобности! — бросила она. — Думаешь, почему на тебя княжичи не глядят даже, не то чтобы обручье просить?.. — она спохватилась, по губам себя пальцами хлопнула.

— Что ты сказала?.. — вот такого Велька не ожидала, растерялась.

Воевна, что сразу нахмурилась, едва разговор этот начался, продолжать им не дала, прямо-таки вытолкала княжну из шатра, отвела в сторону, и о чем они говорили, Велька не слышала. Да видно, вызнала что-то старшая боярыня, потому отправилась сначала к своему воеводе, потом они вдвоем — к боярину Миряте, и княжичей тоже созвали. Чаяна вернулась в шатер виноватая, сразу к Вельке кинулась:

— Сестричка, ты прости меня, я пошутила только! Ты ведь не обиделась? Не обижайся, ну пожалуйста! Ну, разозлилась я, и ты тут с насмешками, а ведь правда тяжко мне!

— Ну да, понимаю. И ты прости, — Велька отстранилась, на сестру взглянула, — ты лучше без утайки расскажи, что знаешь. Ведь ты сестра мне, и князю Веренею ни в чем не клялась.

— Да не знаю ничего! — всплеснула та руками. — Велемил мой… он, видно, пошутил, а я не поняла!

То же услышала Велька и от Велемила с Горибором, когда те вскоре тоже явились с объяснениями.

— Ты не сомневайся, сестрица, — сказал Велемил, — честь наша порукой, что тебе обиды ни в чем не будет, можешь на нас во всем положиться. А что именно я сестре твоей сказал, так ведь, ей-ей, и не помню уже…

— Да кто же из нас помнить станет, Огнявушка, что девицам говорить приходилось, особенно если от волнения ума словно нет как нет? — шутливо поддержал Горибор. — А братцу Велемилу и подавно помалкивать лучше, такая у него невеста разумница. И красы такой я отродясь не видал, верно? — он весело и открыто улыбался Вельке. — Но тут уж кому что нравится!

Велемил недовольно покосился на брата, но промолчал.

— Да ничего, — сказала она, исподлобья оглядев обоих, — поняла я. Спасибо за добрые слова.

Волкобой лежал неподалеку, в кустах. Велька подошла, присела рядом, погладила пса между ушами, тот ткнулся мордой ей в колени.

— Ну, извини меня, Волкобоюшка, не сердись, — сказала Велька, обнимая его за шею, — соскучилась я по тебе. Ты мне лучший друг здесь, кто бы ты ни был.

И Волкобой горячим шершавым языком лизнул ее в щеку.

Помирились.

А приданое…

Перин для Вельки в обозе ехал целый семерик, и все огромные, из лучшего, отборного гусиного пуха. Еще бы, как же княжескую дочь без воза перин замуж отправлять? И шуб богатых тоже семерик, из соболя, горностая, седой лисы, куньих и беличьих по две, все шелком узорчатым крыты. А сколько у нее шапок на таких же дорогих мехах, Велька и не помнила толком. И сколько тканей драгоценных, и еще разного добра! Вот радость-то…

То, что городов и весей на пути не было, сказывалось и на их припасах. Негде было добыть молока и творога, свежего хлеба, без пирогов тоже приходилось обходиться. Конечно, пока хватало сухарей и крупы для каши, и солонины в бочонках, взятой на всякий случай, но сколько еды нужно, чтобы кормить почти две сотни человек? Выручала ежедневная охота и, если вставали на отдых у речки, рыбалка. Раньше охотой баловались в основном кариярские княжичи и некоторые из бояр, теперь же половина мужчин из обоза по полдня проводили в лесу и без дичи обычно не возвращались.

Оба воеводы теперь были настороже, и сами ездили, и опытных кметей посылали осматривать дорогу впереди и окрестный лес, искать что-то им одним ведомое. И не всех желающих отпускали на охоту, всегда оставляли при обозе не меньше сотни оружных.

— Тихо кругом, но места здесь нехорошие, — поделился он однажды с Воевной, так, что и другие женщины слышали, — кругом старые капища лесованской богини остались. Весей их, лесованских, нет уж давно, а капища стоят, и сильные то места, говорят, даже из нынешней Лесовани сюда ездят кланяться. Ну да, помогай нам боги, проедем, не первый раз, — он выразительно оглядел женщин и девок, — но вы уж, того… обереги не забывайте, и молитесь, и друг дружку из виду не выпускайте.