– Ма-а-а! Ма-а-а! – взревели они.

В темноте возник силуэт коровы Мае.

– Ма-а-а! – ответила она волам – может, приняла их за своего теленка.

Корова вразвалку подошла к хозяевам, которые стояли у ворот.

– Я понимаю, – сказала ей Мае. – Я знаю, каково тебе.

Повозка выехала на узкую проселочную дорогу, и я ощутила холод и сырость ночи. Мы провели на улице совсем немного времени, а мои волосы и кожа успели покрыться мельчайшими капельками росы. Я оглянулась. Пок и Мае уже исчезли из виду, но я знала, что они по-прежнему смотрят нам вслед. Мы предпочли их Организации, и за это нас выгнали из деревни. Почему любовь оказалась преступлением и какое наказание ожидало нас – мы не знали.

Мы въехали в лес. Керосиновый фонарь тускло освещал дорогу. Мама отдала мне подушку Раданы. Я обняла ее, чтобы хоть как-то согреться, и положила голову маме на колени. «Засыпай, дитя, засыпай, – запела я про себя. – На дворе ночь…»

Лес сомкнулся за нами.

Мы выехали из темноты на залитое светом поле, где, похожий на курицу-наседку с цыплятами, горел большой костер, окруженный кострами поменьше. Люди, сложив на землю пожитки, грелись у маленьких костров группами по четыре-пять человек. Вокруг большого костра собралась целая толпа. Все стояли, опустив головы, беззвучно шевеля губами, словно читали молитву перед погребальным костром.

Резко остановив повозку, солдат буркнул:

– Приехали.

Он спрыгнул на землю и направился к двум солдатам, несшим караул посреди широкой мощеной дороги – возможно, одной из тех, что соединяли между собой провинции. Солдаты кивнули и посмотрели в нашу сторону. Вид у этих двоих был какой-то сонно-равнодушный. Наш солдат вернулся и велел нам ждать вместе со всеми. Затем, не говоря больше ни слова, сел в повозку и исчез в лесу.

Мы с мамой, взяв вещи, стали пробираться между кострами. Люди оборачивались, однако никто не поздоровался, не заговорил с нами. Только шипели и потрескивали ветки в костре, а из окрестных кустов доносилось беспрерывное жужжание ночных насекомых.

Мы нашли место под поникшим деревом с редкой листвой. Несколько человек, худых, с изможденными лицами, потеснились, чтобы мы могли устроиться на влажной траве. Сперва они рассматривали нас – видимо, в надежде узнать кого-то из близких, – а потом опустили головы и снова зашептали слова, похожие на погребальную молитву.

Я села и, чтобы согреться, подтянула колени к груди и обхватила их руками, положив подбородок на подушку Раданы. Я скучала по сестре, по запаху ее волос: после мытья они пахли как трава после дождя, как ночная роса на листьях бамбука. Стояла глубокая ночь – те часы, когда, проснувшись, сразу засыпаешь снова. Охваченная дремотой, я смотрела вокруг, не отличая сна от яви. На дальнем краю поля олень пил росу с куста. В нескольких шагах от животного, скрестив ноги и положив на колени руки ладонями вверх, как бы читая книгу, сидел человек. Папа? Мое сердце забилось сильнее, хотя разум по-прежнему был во власти сна. Человек поднял глаза. Нет, я ошиблась. Он откинул голову и воздел руки к небу, словно совершал подношение небесам. Он молится тайком, догадалась я, возможно, просит богов сохранить ему жизнь. Или читает предсмертную молитву.

Я отвела взгляд и стала рассматривать окружающих. У одного из костров женщина кормила грудью младенца. Рядом, с головой накрывшись одеялом, сидел ее муж, а меж его колен стоял старший ребенок. Я снова увидела папу. Когда-то я так же прижималась к нему. Если бы только папа был сейчас рядом, мог обнять меня… И тут же в голове мелькнула мысль: что, если я напрасно зову папу к себе? Что, если я скоро увижу его и Радану? Я чувствовала, что они – их души, их призраки – где-то рядом. Я тоже скоро умру. Иначе зачем нас привезли сюда?

– Это поле – наше последнее пристанище…

– Наша братская могила…

Слова эхом звучали в моей голове, и поначалу я не могла отличить их от собственных мыслей. Звуки носились вокруг, играли со мной, подобно ночным мотылькам, порхавшим вокруг костра. Наконец я поняла, что слышу голоса людей. Я думала, они шепотом молятся за души умерших, но они говорили о себе, о том, что ждет всех нас.

– Солдаты убьют нас, – сказал один мужчина.

– Их только двое, а нас не меньше пятидесяти. Мы с ними справимся.

– У них оружие.

– Да, одно движение – и мы трупы.

Я стала наблюдать за солдатами. Они медленно расхаживали взад-вперед, изнывая от скуки и сонливости. Однако оба, словно ожидая приказа, ни на секунду не выпускали из рук оружие: один опирался на винтовку, как на трость, другой носил его на плече. Солдаты поглядывали по сторонам – вслед уходившей в темноту дороге. Чего они ждали? Повозок с новыми жертвами?

– Даже если мы с ними справимся, что потом? Куда мы пойдем?

– Нам не выбраться отсюда.

– Мы не доживем до рассвета. Мы умрем здесь.

Я моргнула, изо всех сил борясь с дремотой. Если мне суждено умереть, решила я, то хотя бы не во сне. Я не хотела умереть как Радана. А как она умерла? Я ведь так и не спросила у мамы. Она разбудила меня, когда было уже поздно. Интересно, сестра находилась в сознании, когда смерть забрала ее? Хватит! Какая разница! Она мертва! Что толку вспоминать? Воспоминания ничего не изменят. Не спасут нас от смерти.

Я почувствовала на себе чей-то взгляд и, повернувшись, увидела мужчину. Он медленно поднимался со своего места в нескольких ярдах от меня. Мне показалось, я знаю его. Нет, не может быть… Мужчина встал в полный рост, и его тень слилась с ночью. Он стоял неподвижно, высокий и худой, похожий на дерево, которое росло рядом. Я не видела лица в тени листвы. Он точно смотрел на меня? Мужчина, слегка прихрамывая, дрожа всем телом, осторожно зашагал по полю. Потом опять замер, глядя на нас, – может, хотел убедиться, что мы не призраки. Я тоже не верила своим глазам. Он снова пошел, сперва медленно, затем быстрее и наконец побежал, протягивая руки нам навстречу. Я узнала его.

Рами, Рами! О, Ана, где ты? Кажется, прошла целая вечность, прежде чем я смогла откликнуться. Большой Дядя!

Время остановилось и повернуло вспять, пространство сжалось, страх исчез. Мы видели и слышали только друг друга.

– Это правда вы? Правда? Скажите, что вы. О, небеса, это вы!

Дрожа от радости, не веря своему счастью, Большой Дядя взял в ладони мое лицо, потом мамино. Он прикасался к нам, желая убедиться, что мы настоящие, из плоти и крови. И будто для пущей верности – вдруг глаза и руки обманули его – дядя поцеловал один за другим мамины глаза, осушив ее слезы.

– Это правда вы, правда вы, – твердил он.

Большой Дядя снова и снова прижимал нас к себе, так крепко, что мне казалось, мы растворимся в нем.

– Чудо, – выдохнул он наконец – и принялся опять обнимать и целовать нас, боясь, что чудо окажется всего лишь игрой света.