Поскольку за исключением пары слов ни я староанглийского, ни они старорусского не понимали, зондаж позиций проходил на немецком, при помощи Леонтия и вызванного в терем Бежиха. Джон рассыпался в похвалах торговым дворам и мудрости правителя и предлагал фантастически выгодный проект — разрешить им сквозную беспошлинную торговлю по Волге, а уж они расстараются. Потом. Наверное. Как-нибудь.

Все давно известно — дешево купить, дорого продать, чтоб побольше взять и поменьше дать. Только и мы не лыком шиты. Показал им наши запасы, впечатлил дегтем, поташем и прочим, а потом намекнул, что Ганза не дает продавать много и дешево.

Англичане, хоть и сами ганзейцы, наживку сожрали за милую душу. И когда я чуть позже заметил, что поморы наши через Мурман к норвегам ходят, запереглядывались — уж из Англии в Норвегию путь тыщу лет известен, а оттуда рукой подать!

Ограничились пока протоколом о намерениях — коли приведут в Колмогорский острог каравеллу какую, будем дальше думать. Пойдет дело, так и кораблей у них куплю, и на выучку людей пошлю. Пока же оставил их в Москве, оценить перспективы да будущие барыши посчитать, а сам вместе с обозом и тремя новоотлитыми картечными пушечками отправился в Рязань. Вернее, в Переславль-Рязанский.

— Батя, а на какую пушку мои ратники пошли? — не утерпел провожавший меня Юрка.

— Вот, смотри, — я подвел сына к саням и откинул полог, — сам прочтешь?

— Он да тведь… от… — начал сын разбирать буквы на стволе, — Люди да иже…ли… Твердь да аз… та… От-ли-та… Покой…

— Да, так мы долго читать будем. «Отлита по велению благоверного и христолюбивого князя Юрия Васильевича». Все твои ратники здесь.

Смущенный Юрка елозил пальцем по надписи, а я распрощался с Машей, совсем недавно подарившей мне дочку, потрепал по голове Ваньку и скомандовал отправление.

Воспоминания о семье хоть и привели в благодушное состояние, но сна не прибавили. Полежал, посмотрел на слабенький огонек лампадки в красном углу, помучался еще несколько минут, решил встать и пройтись хотя бы до отхожего места, проветриться. Едва спустил ноги на пол — за порогом чутко вскинулся Волк.

— Куда? — сощурился он со сна.

— До ветра.

— Я с тобой, — тихо шепнул молочный братец и принялся нашаривать оружие.

— Да спи ты!

— Не дома, чай, — Волк пружинисто поднялся, накинул на плечи кафтанец и цапнул лежавшую вдоль его постели саблю.

— Ты что, в отхожее место со мной полезешь? — зло шикнул я.

— Полезть не полезу, а в сенях посторожу, — уперто ответил Волк.

Рядом завозился спящий дворский и мы, перешагнув через него, выбрались в сени между двумя крыльями терема.

— Вон там, — потянул меня за рубаху телохранитель. — Третья дверь по левой руке.

— Спасибо.

— Иди уж, я тут, за перерубом, постою.

Двинулся налево во мраке, держась за тесанную в лас, то есть в плоскость, стену. Тут где-то была лестница, не свалиться бы впотьмах… Но ничего, дошел, открыл даже не скрипнувшую дверь, нюхнул — оно. Накинул деревянную щеколду, пошарил по стене — есть, волоковое оконце. Потянул дощечку-задвижку, вдохнул морозный воздух…

Пока делал свои дела, как раз и охолонул малость и уже веселее отправился обратно, все также держась за стенку, но буквально на втором шаге со всей дури вписался мизинцем в балясину, ограждавшую лесенку вверх.

Чуть не заорал, но стиснул зубы, зашипел и наклонился пощупать, что там с пальцем.

Это меня и спасло.

Свистнуло лезвие.

Прямо поверх головы.

Не встретив моего тела, злодей не удержался и сверзился с лестницы.

Я еще пытался понять, что это там свистнуло, как он свалился буквально мне на спину.

А Волк уже прыгнул вперед и рванул меня за шиворот, выдергивая из опасной зоны.

Чертыхаясь от боли в пальце и ни хрена еще не понимая, я улетел к дверям спальни и растянулся на полу, громыхнув коленями, локтями и, что особенно обидно, лбом.

Сзади лязгнуло железо.

Я повернулся чтобы обматерить Волка, но железо лязгнуло еще раз, выбив сноп искр.

Все еще заторможенно я выругался в голос.

Дальше упало тяжелое, из двери полезли заспанные дворские с оружием и чуть не затоптали меня, пока не догадались дать свету — принести свечей и даже лучин.

По всему терему судорогой расходилась суматоха, хлопали двери, бежали люди, зажигали огни.

Я же стоял в зауголке, задрав ногу, как цапля, и ощупывая мизинец — похоже, он был весь в крови из-за содранного ногтя, и только потом обратил внимание на то, что творилось у лестницы.

Волк держал саблю острием вперед, придавив ногой чужой клинок, а на полу…

На полу, в быстро растущей луже крови, судорожно загребал длинными, до колен ручищами горбун.

Это, блин, что, меня убить хотели? Вот не наклонись я, покатилась бы моя голова по ступенькам со словами «Нихрена себе, сходил в туалет»?

Какой уж тут сон.

Только замотал тряпицей мизинец, да холодное железо к шишке прикладывал.

Утром переконфуженные хозяева во главе с Иваном Федоровичем приперлись с извинениями и заверениями в вечной любви и дружбе. И с первыми результатами розыска.

Пока выходило, что горбун — убийца-одиночка. Человек большой физической силы и немалого боевого опыта, он занимался обучением рязанских удальцов и резвецов, причем не только владению саблей, луком да копьем, а еще идеологической накачкой.

В принципе, вполне правильной. Рязань это щит русских княжеств, ее дружинники — узорочие и воспитание рязанское — должны быть изрядно безбашенными, чтобы постоянно ратиться со Степью. А какая идеология для этого лучше подходит, чем местный шовинизм? В ход шли и легенды о Евпатии Коловрате (кстати, упомянутого только в «Сказании о разорении Рязани Батыем» — а я прочитал куда больше русских летописей и книг, чем любой из позднейших исследователй, в том числе и такие тексты, что не дожили до рождения исторической науки), и вековые обиды на соседей… Особенно Коломна, которую отжал еще первый московский князь Даниил, основатель династии, более ста лет тому назад.

Вот накручивал горбун других, накручивал, да и сам себя незаметно накрутил и пришел к выводу, что нет страшнее врага, чем Москва. Идея-фикс в чистом виде. Ну, так с первого взгляда, но чтобы покопаться подробнее, нужны Вяземский или Хлус, да кто им даст тут розыск устраивать?

Московские князья да бояре громко возмущались, я помалкивал, соображая, почему ночью не вылез внутренний Васенька — неужто покинул меня окончательно? Рязанцы, весьма смущенные и подавленные эдаким неожиданным репримандом, уже к полудню сдали под натиском гостей и постановили воевать Бердея.

Выступали еще до рассвета, от Ольгова монастыря.