позу и Великий Новгород, куда срочно были отправлены рекомендации по случаю эпидемии — Москва нам не указ! Ну да, назло отцу порву портки, пусть задница мерзнет!

Ничего, естьу нас методы и на Костю Сапрыкина. Для большей доходчивости закрыл и Новгородский двор в Москве — поставил караулы, никого не выпускать, никого не впускать, только еду приносили и оставляли, никаких личных контактов.

Повезло, что мор случился зимой, когда и поездок между княжествами мало, и народ вообще меньше по улицам шляется. Но Псков закрылся на полгода, а с Псковом и Нарва, наше игольное ушко на Балтике, через которое в обход страшно недовольного этим Новгорода тоненьким ручейком текло серебро.

С деньгами, особенно после того, как Шемяка победоносно завершил польскую кампанию, стало заметно полегче и я уже начал подумывать, какой проект профинансировать следующим. Хотя тут и думать нечего — срочно укреплять южную границу. Если Дима войну закончил, значит, ее закончил и Сеид-Ахмет и теперь у него встанет естественный вопрос — а где, собственно, ордынский выход за последние ндцать лет? И как бы он не пришел за ответом.

На этот случай еще осенью в Крым, к Хаджи-Гирею уехало малое посольство, договариваться о союзе против Сеида, считавшего себя сюзереном и Крыма, и Хаджи-Тархана.

Только отправили — в Москве случилось землетрясение. Ага, в Москве, не видел бы сам — не поверил. В шестом часу утра, марта четвертого дня сами собой зазвонили колокола, заходил ходуном весь город. Тряхнуло и Кремль, и Посад, и Занеглименье с Замоскворечьем, народ в ужасе выбегал на улицы, полагая, что сейчас все провалится в тартарары. Землетрус так же быстро закончился, как и начался, причем практически без потерь. Самое главное, что устояли новопостроенные стены Спас-Андроника. Но вот шепотки поползли очень неприятные. Дескать, предвестие конца света, знамение грядущих бед, князь, говорят, ненастоящий… По велению Никулы во всех церквах служили благодарственные молебны и проповедовали о смирении и спокойствии. Больших городов, кроме Москвы, не затронуло, а в маленьких и не заметили ничего.

Но беда никогда не приходит одна.

Посад полыхнул до рассвета.

Бог знает, с чего загорелось — то ли на какой поварне неудачно разожгли огонь, то ли собранные на городовое дело мужики, спавшие в землянках и шалашах вповалку, не углядели за печуркой, только проснулся я от острого Машиного кулачка, воткнувшегося мне в бок:

— Пожар, Вася!

Я скатился с постели, очумело оглядываясь и пытаясь сообразить, где горит — не дай бог, Зелейный двор на Яузе! Там прокопан ров в излучине реки, отделяющий городок от остального мира и оставлена широкая пустая полоса, как раз на такой случай. Ну да, в выходящих в сторону реки окнах загородного терема если и было зарево, то лишь предрассветное. Я развернулся к постели и буркнул:

— Какой пожар, спи!

— Посад! — дернула меня в другую сторону Маша. — Посад горит!

Ринулся к окну напротив, зацепил битым мизинцем за лавку, взвыл матерно и замер: над городнями и пряслами стен уже выплескивали злобные языки пламени.

До ушей докатился набат Спаса на Глинищах, вступили колокола Всехсвятской церкви на Кулишках и соседней с ней Параскевы Пятницы и тут же трезвон рассыпался по всему городу.

— Пожа-а-а-ар! — донесся истеричный бабский вопль из сеней.

Рыкнул Волк, вопившая баба заткнулась.

По переходам и лестницам уже бухали ноги челяди и дворских, в дверь негромко, но настойчиво стукнули.

— Княже, пожар на Посаде!

— Вижу! — распахнул я дверь. — Гонца на Яузу, живо! Коли там загорится — перевешаю!

Домочадцы стряхивали остатки сна, суматоха, паника и бестолочь первых минут сменялись заученными на случай пожара действиями. А меня, как назло, из-за нервяка заколодило и я никак не мог попасть в рукав кожаной куртки, поданной сенным боярином. Хорошо хоть успел замотать кровящий мизинец тряпицей, да в портки правильно влез, а то скакал бы с двумя ногами в одной штанине на потеху ближникам.

— На Яузе в набат ударили, огня нет! — доложил сенной боярин.

— Огонь в Посаде, ветер на Кремник дует! — примчался другой. — Овамо через Васильев луг не пройдет, семо через Подкопаево село может.

— Вижу. Кто с топорами-баграми, оставь в теремах половину, опаски ради, — распорядился я. — Еще четверть в Подкопаево на подмогу, остальные со мной в Кремль, тушить.

Там книги. И хотя я за городовую службу уверен, да и великие бояры, у кого в Кремле дворы, тоже своих людей борьбе с огнем по новому порядку выучили, но все равно сердце не на месте. Не успокоюсь, пока сам не увижу.

— Коня мне! Что вы там возитесь! И крючья, крючья берите!

Конюхи бегом подвели оседланного Скалу, рядом запрыгивали в седла кое-как одетые дворские, с крылечек дробно сыпались отставшие.

Пока мчались, соображал, правильно ли все устроил на Яузе. Там и обваловка, и крыши только черепичные, по первому же сигналу прекращают все пороховые работы и закрывают погреба. Да еще всех, кто там работает, натаскивали по огненной тревоге собираться в пожарные расчеты. «Подносит огнетушители», «Работает со стволом от внутреннего пожарного крана» — сколько раз мне эти плакаты в конторах глаза мозолили, а вот, пригодилось.

Так что за Яузу я более-менее спокоен, и построено все с учетом возможного пожара, и люди обучены.

Москва же иное дело… хоть и предписано настрого солому на крыши только после вымачивания в глиняном растворе класть, но за всеми не уследишь. Да и ветер искру под соломенную стреху загонит или головешку на дранку бросит и привет, пошло-поехало. И даже если все сделано верно, на Посаде и особенно на Торгу тесно и потому горело, горит и гореть будет. Стихия, город почти весь деревянный, остается только надеяться и молиться.

Варьские ворота проскочили с ходу под неумолчный звон колоколов по всей Москве, но почти сразу встали — навстречу, убегая от наступавшей стены огня, валили бабы с детишками, а осатаневшие мужики, кто в чем, пытались противостоять пожару.

— С ведрами на крыши, головни гасить! — распоряжался городовой боярин.

В слепящем дыму бросались люди в огонь, спасать добро, выпрыгивали обратно, катались по земле, чтобы сбить затлевшее на одежде пламя, обливались ведром-другим воды и снова бросались в полымя, отчаянно ругаясь и прикрывая глаза рукавами.

Зарево затмевало встававший рассвет, по улицам и закоулочкам надрывно вопили бабы, орали мужики, страшно ревела запертая в хлевах скотина, сгорая заживо… Кони тревожно ржали, пришлось спешиться и отослать их назад.

Пламя, подгоняемое ветром, обнимало город с трех сторон, растекаясь от Торга до внешних стен, проглатывая посадские дворы один за другим. Будто лавой