Она ударила себя кулачком в грудь, загудевшую, как сухая доска.

– Она им все объяснила. Я сказала, что сейчас еще не время для открытой войны с Испанией. Если каким-нибудь непостижимым чудом им удастся выстоять против испанской флотилии, Филипп непременно обвинит меня. Ради Англии, ради того, чтобы предотвратить войну, я даже буду вынуждена (я их предупредила) выдать Филиппу их молодые жизни. Если же они проиграют бой, но опять каким-то чудом избегнут плена и доберутся до Англии, они подпадут – о, я им честно сказала все! – под мою монаршью немилость. Глориана не сможет ни видеть их, ни слышать, не шевельнет и пальцем, чтобы спасти их от виселицы, если того потребует Филипп.

«Пусть будет виселица», – угрюмо сказал старший. (Мне хотелось заплакать, но я была уже накрашена).

«В любом случае – в том или в другом – эта попытка означает смерть. Я знаю, что вы ее не боитесь, но эта смерть будет сопряжена с бесчестьем для вас обоих!» – воскликнула я.

«Но сердце нашей королевы будет знать правду о том, что мы совершили», – сказал младший.

«Милый мой, – отвечала я, покачав головой, – у королев не бывает сердца».

«И все-таки она женщина, а женщина никогда не забывает, – сказал старший. – Мы готовы». И они преклонили передо мной колени.

«Нет, дорогие мои, – сюда, на грудь ко мне!» И я раскрыла им объятия и поцеловала обоих.

«Послушайте меня, – проговорила я, – мы поручим это дело какому-нибудь меднорожему адмиралу – старому хрычу, а вы будете служить мне при дворе».

«Поручайте, кому захотите, – ответил старший, – мы ваши, душой и телом».

А младший, который затрепетал сильней, когда я его поцеловала, добавил:

«Мне кажется, вы можете сотворить бога из любого человека».

«Идите служить мне при дворе, и вы убедитесь в этом».

Они покачали головами, и я поняла, что они решились. Если бы я не поцеловала их, может быть, мне удалось бы их отговорить.

– Зачем же вы это сделали? – воскликнула Уна. – Мне кажется, вы сами не знали толком, чего хотели.

– С позволения вашего величества, – сказала дама и низко наклонила голову. – Глориана, которую я имела честь вам здесь представлять, была женщиной и королевой. Вспомните ее, когда сами станете царствовать.

Уна нахмурилась, а Дан быстро спросил:

– Так они поплыли к Кладбищу Гасконцев?

– Да, поплыли, – отвечала дама.

– А вернулись ли… – заикнулась было Уна, но Дан прервал ее:

– А сумели они остановить флотилию Филиппа?

Дама внимательно посмотрела на него:

– Ты полагаешь, они имели право на эту попытку?

– Что же еще им оставалось?

– А она имела право их посылать, как по-твоему? – Голос дамы напрягся и зазвенел.

– Ей тоже не оставалось ничего другого, – вздохнул Дан. – Нельзя же было позволить Филиппу захватить Виргинию!

– Так вот вам печальный конец рассказа. Они отплыли осенью из Порт-Рая и не вернулись. Не отыскалось ничего – даже обрывка каната, – что могло бы поведать о выпавшей им судьбе. Дули сильные ветры, и они канули без следа в штормовом море. Вы остаетесь при своем прежнем мнении, юный Берли?

– Значит, они утонули. Ну а Филипп достиг своей цели?

– Глориана поквиталась с ним – позднее. Но если бы на сей раз Филипп выиграл, обвинили бы вы Глориану за то, что она пожертвовала жизнью этих юношей?

– Конечно, нет. Она должна была попытаться как-то остановить Филиппа.

Дама кашлянула и наклонила голову.

– Ты схватываешь суть. Если бы я была королевой, я бы сделала тебя министром.

– Мы не играем в такие игры, – сказала Уна, почувствовав внезапную неприязнь к незнакомке. Какой-то безотрадный ветер гудел над Ивнячком, с шумом продираясь сквозь листву.

– Игры?! – засмеялась дама и эффектно вскинула руки. Солнце вспыхнуло на ее драгоценных перстнях и на мгновение ослепило Уну. Она зажмурилась и стала тереть глаза. Когда она снова их открыла, Дан стоял рядом на коленях, собирая рассыпавшиеся картофелины.

– Кажется, в Ивнячке никого и не было, – сказал он. – Просто нам показалось.

– Если так, я ужасно рада, – отвечала Уна.

И они отправились, как ни в чем не бывало, жечь костер и печь картошку.

Королева Англии в золотой парче

Взад-вперед по комнате ходит при свече.

В полутемной комнате в полуночный час

Ходит мимо зеркала, не подымая глаз.

С этим зеркалом беда, в нем не видно и следа

Прежней стати, прежней прыти – той, что в юные года.

Королева вынула гребень из кудрей,

Глядь, казненной Мэри призрак у дверей:

«Взад-вперед по комнате нам кружить всю ночь,

Поглядишься в зеркало – и уйду я прочь.

С этим зеркалом беда, в нем не сыщешь и следа

Милой Мэри, бедной Мэри – той, что в прежние года!»

Королева плачет в комнате своей,

Призрак лорда Лестера вырос перед ней:

«Взад-вперед по комнате нам шагать всю ночь,

Поглядишься в зеркало – и уйду я прочь.

С этим зеркалом беда, в нем не сыщешь и следа

Той, что так была жестока, беспощадна и тверда!»

Королева Англии знала, что грешна.

Но, взглянув на призраки, молвила она:

«Я – Елизавета, Генрихова дочь,

Так неужто в зеркало глянуть мне невмочь?»

Подошла – и замерла, и, вглядевшись, поняла,

Что краса ее пропала и пора ее прошла.

Ох уж эти зеркала! Сколько в них таится зла —

Что́ там недруг из засады или призрак из угла!

Перевод М. Бородицкой

Перевод Г. Кружкова

I КАМЕНЩИК:

Хотите верьте, хотите нет,

Нашему делу – тысячи лет,

И мало что изменилось в нем

С тех пор, как выстроен первый дом.

На Оксфорд-стрит, меньше года назад,

Мы клали кирпич, выводили фасад.

И странный малый вертелся тут,

Как головешка, черен и худ.

Хотите верьте, хотите нет,

Он знал в нашем деле любой секрет

И управлялся так с мастерком,

Будто бы с ним от рожденья знаком!

Вот и спросили, вытерев пот,

Парни, тянувшие водопровод:

«Коли уж вам полюбился наш труд,

Мистер, скажите: как вас зовут?»