— Кармелита, а все уже говорили, что ты не придешь!

— Ну как же я могла не прийти. Я же обещала тебе.

И все же, почему она выглядит такой уставшей?

— Кармелита, у тебя что-то случилось? Ты какая-то… расстроенная…

— Нет, просто немного волнуюсь. Атак — все хорошо.

— Не бойся, все будет в порядке. Положись на меня. Репетировать уже некогда. Запомни несколько простых правил. Когда будешь стоять у щита, смотри прямо на меня и не двигайся. Поняла?

— Да… Сейчас я только немножко отдышусь…

— Кармелита, все-таки что-то с тобой не то… Бледная такая…

— Страшная?

— Нет, что ты! Красивая. Но… если тебе плохо, мы можем отменить наш номер…

— Не надо! Мне уже лучше.

Кармелита улыбнулась, стараясь казаться веселой.

— Как говорит мой отец, если цыган дал слово, он его сдержит. Правда?

— Правда. Слушай дальше, как вести себя у щита. Когда я начну метать ножи — не смотри на них.

— Почему?

— Можешь испугаться и дернуться в сторону.

— Да, хорошо. Буду смотреть только на тебя.

— Правильно. И лучше всего, если ты будешь смотреть на мой лоб, — Миро показал точку. — Вот сюда, где «третий глаз».

— Договорились. Хотя два первых твоих глаза мне больше нравятся.

Миро смутился. И тут же взял себя в руки:

— В глаза смотреть не надо… тогда я не смогу бросить нож…

— Хорошо, Миро. Я все сделаю как надо.

— Скажешь, когда будешь готова.

— Я уже готова!

Увидев, что Миро и Кармелита идут к щиту, Розаура затянула песню, с которой всегда начинался этот номер.

Следователь Андрей Александрович Бочарников едва дождался момента, когда Максиму станет лучше. После чего, напутствуемый пожеланиями врачей: «Сильно не беспокоить, не нервировать и не возбуждать…», вошел в палату.

Улыбнулся лучезарно:

— Здравствуйте. Я — следователь, Бочарников Андрей Александрович.

— А я Максим, — парень слабо улыбнулся. — Извините, руку протянуть не могу…

— Это не страшно. Это успеется. А я вас помню, вы, кажется, приходили в управление по делу цыганки Рубины Задорожной.

— Да, так… — уклончиво ответил Максим.

— Действительно, бог с ним, — дело прошедшее. А новое дело у нас посерьезней. Итак! Судя по ранению, на вас напали спереди?

— Да.

— Значит, вы должны были видеть лицо нападавшего?

— Должен был… Но не видел.

— Если человек ударил вас ножом, его лицо должно было находиться в полуметре от вас. И вы его не разглядели?

— Я хорошо разглядел только нож. Особенно тот, которым ладонь исполосовал.

— Нет-нет, спасибо. О нем можете не рассказывать. Благодаря вам этот нож остался на месте преступления. А как же преступник? Ведь он же находился в полуметре от вас?

— Дорогой Андрей Александрович. Вы, наверно, там, возле гостиницы, редко ходите. Там лампа в фонаре часто перегорает. И потому такая темень, что себя в зеркале не узнаешь… А вы хотите, чтобы я во время борьбы разглядел совершенно незнакомого мне человека…

— Незнакомого ли?

— Вы о чем?

— Да так, ни о чем… Пойду я. Врачи просили долго вас не задерживать. Выздоравливайте!

— Спасибо.

«Кого-то выгораживает, — подумал следователь. — Но зачем? Значит, речь идет о близком человеке».

«Он все понял, — подумал Максим. Да и бог с ним… В конце концов, я пострадавший, а не преступник…»

Бочарников не торопился уезжать из больницы. Где-то тут же должен находиться старик, приятель Максима, который нашел его и вызвал «скорую». Как его там? А, Пал Палыч…

Попросил главврача освободить на полчаса один из кабинетов.

— Здравствуйте. Следователь Бочарников, Андрей Александрович.

— А я Пал Палыч.

— Пал Палыч? «Следствие ведут знатоки». Пал Палыч Знаменский. Ну, вы, как знаменитый «знаток», просто обязаны помочь и моему следствию.

— Хм, — то ли хмыкнул, то ли улыбнулся старик. — Я уж постараюсь.

— Ладно. Давайте во всех деталях. С самого начала. Что вы увидели?

— Максима. Лежит он, а под ним кровь… я сразу «скорую» вызвал, в милицию позвонил.

— Все это хорошо было видно?

— Какое там хорошо. У нас там фонарь вечно перегорает. Темень — страшная. Я, признаться, сначала об Макса споткнулся, не заметил его, чуть сам не упал.

— А кого-нибудь рядом с ним заметить успели?

— Нет. Когда я подошел, один Максим лежал.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Хм, тут подумать надо. Дело серьезное — подозревать кого-то. Даже не знаю… Его цыган какой-то разыскивал.

— Как он выглядел?

— Да никак… Молодой парень, симпатичный такой…

— Вот, уже что-то. А опознать этого цыгана сможете?

— Не знаю, не уверен. Мельком видел. И потом — он уехал. Я проследил за ним — так, на всякий случай. А то знаете, цыгане — народ горячий… Чуть что — сразу за ножичек хватаются.

— Да… Цыган без ножа — вроде как и не цыган… Скажите, Пал Палыч, а Максим вообще человек откровенный или скрытный?

— Что вы! Откровенный! Душа-парень!

— А вот мне так не показалось. Я же только что от него, и у меня сложилось впечатление, что он что-то скрывает. Мне кажется, несмотря на темень, он знает, кто на него напал, но по каким-то причинам покрывает этого человека.

— Да нет, ну… Я даже не знаю, что сказать на это.

— А вы найдите, что сказать. Причем не мне, а Максиму. Будет он молчать, дело так и закроем. Но с его стороны это глупо. Если есть человек, который хотел убить Максима, — он постарается довести дело до конца! И в следующий раз ему, может быть, повезет больше.

* * *

Молодые любят болеть. У них вся жизнь впереди. А старикам лежать невмоготу. Рубина — еще совсем слабая — поднялась с кровати и пошла бродить по дому Зарецкого. Ого-го-го. Конечно, Зарецкому вдвоем с Кармелитой не справиться с таким хозяйством. Тут и с Грушей еле управишься.

В гостиной, кстати, наткнулась на Грушу, протирающую пыль.

— Рубина? Зачем ты поднялась?

— Ничего. Мне уже лучше. Еще успею в могиле належаться.

— Тьфу на тебя! Как ты можешь так говорить!

— Про себя можно. Ты лучше расскажи, как вы здесь жили все эти годы?