Взял из рук девушки лопату, начал сам копать, показывая, как правильно работать. Она заплакала и ушла в густую рожь. Долго сидела, плакала, пока ее не обнаружил Коля Тукачев.

– Ты чего плачешь, Машутка? Иди обратно землю копать, я тебе сам все покажу. Хочешь, я тебя на овец пасти переведу, попрошу Игоря Николаевича?

– Голодна я, Коленька, голодна, два дня ничего не кушала, хлебушка в доме не было, – говорила перед Колей Машута, она расцеловала Коленьку в грудь. Продолжала плакать.

– Приходи ко мне домой, я тебя накормлю, пойдем, Машута, работать, а то Крупышев Керца из ОГПУ пригласит, тебя он с собой заберет, во враги запишет, – уговаривал Коля Машуту.

Она согласилась с ним идти, подавшись с земли, встала на ноги, проделав пару шагов и вдруг схватилась за сердце и умерла, упав на ржаное на глазах у Николая. Больше не вставала.

Хоронили Машуту всем селом на кладбище, она была крещеная, на похороны пришел отпевать священник. Пришедши ко гробу, женщины слышали наставление уже немолодого священника:

– Бог-Отец, Бог-Сын, Бог Дух Святой, только Троица дает начало новой жизни, – Слушал Коленька молитву и плакал, провожая Марию в последний, если существует на небе загробный мир, пусть он будет для Марии. Прощался с девушкой Коля. Со всеми плакал.

– Только Святая Троица дает начало новой жизни, – говорил на поминках батюшка.

Уже на следующие сутки батюшку забрали в ОГПУ, больше церковных служений в деревнях не было, все службы неожиданно прекратились, перейдя в атеистическую жизнь.

* * *

4 июля 1935 года. Зал национального театра переполнен делегатами – юбилейная сессия КарЦИКа, с трибуны его председатель Архипов бодро рапортует:

– Успехи на всех участках социалистической стройки достигнуты под повседневным большевистским руководством Карельского обкома ВККП(б) во главе с товарищем Ровио!

По залу волной прокатились аплодисменты, хоть оратор выступать далеко не кончил, аплодисменты не прекращались. Не прекратилось хлопанье в ладоши и тогда, когда председатель КарЦИКа товарищ Архипов наконец кончил воспламеняюще выступать. Сидевшая в зале публика переглянулась, когда Николая Архипова сменил секретарь Ленинского областного ВКП(б) товарищ Ирклис. Он говорил:

– Ленинградский областной и городской комитеты партии уверены в том, что и в дальнейшем под руководством нашей большевистской партии во главе с великим Сталиным…

– Ничего, ничего, скоро их царствование окончится, мы соберем свой пленум и решим, кто будет с Великим Сталиным, а кто против него, – разговаривал, шепча на ушко, Михаил Никольский с сидевшим с ним сбоку коммунистом Ивановым и чекистом Нургазалиевым.

– Вредители свой финский участок на Онежском заводе организовали, в совхозе-два финны свою барщину организовали, на работу принимают только лиц финской национальности, ни русских, ни карел не берут. В банях финские дни организуют, а директор Соломенского лесозавода, господин Колланен, у себя представителя Советской власти видеть не желает, я докладывал товарищам Ровио, Гюлленгу, они мало что не реагируют, но еще и покрывают врагов народа. Теперь нам ясно, куда ведут нити заговора, – недовольствовал прежде всего перед чекистом Нургазалиевым Михаил Никольский. – Вот я и приехал сюда разобраться со здешней ситуацией, вы напишите мне ваш сигнал на бумаге во всех деталях и подробностях, надо успеть нам своевременно задокументировать.

Шел на встречу Нургазалиев Михаилу Никольскому.

– Я уже задокументировал, – передал Никольский Нургазалиеву несколько исписанных им листов бумаги. Рашид Нургазалиев благодарил Михаила Никольского за пускай не своевременный, но сигнал.

Прошло пару дней, и одним из выходных Николай Надкин приехал вместе младшим сыном в гости к Кондопожскому директору Ярвимяки. Перейдя мостик речки, дошли до конца аллеи и оказались на пороге директорского домика, стоявшего на берегу Онежского озера. Доброжелательная хозяйка дома, супруга директора бумажной фабрики Ольга добродушно встретила их на пороге, провела в дом.

– Вы хоть знаете, где его ловить? – обратилась супруга отсутствующего дома в выходной день директора к гостям.

– Нет, не могу знать, – говорил Николай Николаевич хозяйке домика.

– На установке бумагоделательной машины, на территории фабрики, он у меня такой беспокойный, все думает, без него справиться не смогут, – жаловалась супруга директора гостям.

– Что ж поделаешь, с этим и живет наш товарищ Яркимяки, с большевистской озабоченностью на сердце, – говорил Николай супруге директора.

Отец и сын проследовали, минуя свободно проходную, на фабрику, найдя директора у недавно пущенной паровой установки, на его жизнерадостном открытом лице промелькивала производственная забота.

– Времени свободного нет даже в воскресенье, все необходимо проверить самому, а тут еще ОГПУ дергает, меры противодиверсионные требует соблюсти, говорят, враги у нас в Кондопоге на комбинате появились, я с трудом верю. Какие здесь враги? Ни на минуту я не могу отлучиться, и даже в отпуске.

– Что поделаешь, обязанность большевика всегда быть в строю, особенно если руководишь людьми, – говорил Николай Надкин директору.

– Подумать только, сколько наши машины простаивали из-за того, что вредители устроили срыв в сети целлюлозы, а нас во всех чужих грехах ОГПУ обвиняет, – жаловался директор Николаю, вдруг на весь участок закричал, вызывая сюда опытного инженера. – Саша, Саша, дорогой мой человек, посмотри за котлами, проконтролируй, чтоб сбоя не произошло, могу я на тебя положиться или нет?

– Сможете, товарищ директор, – сказал подошедший сюда инженер.

Директор тогда говорил:

– Пойдем, Николай, я тебе фундамент под новую бумагоделательную машину покажу, а то так ты у нас с сыном на экскурсии не был, ничего нового для себя не уяснил.

Посмотрев фундамент под машину, они вернулись все трое в директорский дом. Жена директора Ольга накрыла стоящий на веранде угощением стол. Принесла на подносе кофе.

– Вы, товарищ директор, с Колчаком воевали? – спросил директора взрослеющий на глазах юноша.

– С Колчаком не довелось повоевать, а вот в Финляндии в гражданской войне по заданию Ленина пришлось, – с гордостью говорил директор юному большевику. – Имя Ленина мне до сих пор по ночам спать не дает, помню Ильича, как близкого, дорогого сердцу мне человека, я с Лениным встречался, – говорил директор гостям.

– В отпуск соберемся, и мы поедем с тобой на рыбалку, пригласишь? – обратился Николай к другу.

– Поедем, и сейчас в мечтах вижу: удочки лежат на берегу лесного озера, потяну поплавок и рыбу поймаю, – рассказывал о своих мечтах о рыбалке, об озерном острове, мечтал кондопожский директор. Он еще говорил, как растет Кондопога, представляя, каким будет в Кондопоге новый дворец культуры, высотой мраморного камня возвыситься над озером. Огромный зал для концертов и съездов, много комнат для кружков, большую каменную лестницу всей мраморной шириной, которая будет спускаться к озеру. Пройдут годы, и сбудется мечта директора, вырастет и ледовый дворец, и широкая мраморная лестница, расширится город бумажников Кондопога, появятся высокие дома, но мечтающего директора-новатора в живых уже не будет.