– Теперь болит. Она напоминала о себе и на кладбище.

Она рассмеялась, глядя на растрепанного пациента, растянувшегося на кровати.

– Ваша взяла, Чарльз. Сегодня читать не будем.

Когда врач совершает преступления, он опаснее всех прочих преступников. У него крепкие нервы и большие знания.

Пестрая лента[21]

23 апреля 1907. Месмер был в известной степени прав. В должных условиях гипнотизер-экспериментатор действительно полностью доминирует над волей пациента. Это я уже убедительно продемонстрировал на четырех объектах – но только на четырех из семнадцати, которыми регулярно занимаюсь. Далеко не все пациенты поддаются гипнозу (я убеждался в этом не раз), но немало таких, кто поддается. Для меня не существует вопроса, что те, кто может быть введен в транс, полностью подчиняются указаниям, которые я даю им.

Однако эти четверо демонстрируют нечто совершенно иное, нежели другие. Наверное, никто не поверил бы мне, если бы я поделился своими наблюдениями ранней стадии экспериментов, но я убежден, что эти четверо готовы сделать абсолютно все, что я прикажу. Их собственные личности настолько ущербны, что они достигают такого уровня транса, в котором у них совершенно не остается ни собственной воли, ни личности, ни, возможно, памяти. Я пока не могу предположить, какую выгоду это может принести моим исследованиям. На данной стадии для погружения пациента в транс требуются длительное время и близкий физический контакт. Видимо, нужно вплотную склоняться к пациенту и оставаться столь близко, пока говоришь с ним.

Мне потребовалось не менее часа, чтобы понять, что дневники написаны вовсе не шифром. Они были на немецком, как и решила Алиса, но трудными для чтения их делала готическая графика В 1870-х годах в Германии была изменена графическая система. До того времени буквы писались иначе, и, кроме того, разные образованные носители языка писали по-разному. Большинство немецких текстов, написанных до 1870-х годов, современный читатель почти не может прочитать. Я никогда таких текстов не видел и только смутно помнил, что слышал об этом от отца.

Доктор Гассман получил начальное образование до перехода на современную систему письма. Высшее образование он получил в Шотландии, и в течение своей взрослой жизни ему редко выдавалась возможность поговорить по-немецки. Он публиковал книги по-немецки уже после того, как современная графическая система получила всеобщее распространение, и, стало быть, пользовался современным шрифтом. Однако в частном дневнике он пользовался старой графикой. Алиса, вероятно, была права: он поступал так из соображений секретности. Многие его коллеги, возможно, и читали по-немецки, но вряд ли смогли бы разобрать старый шрифт.

Чтобы переводить его дневник, я должен был пройти три стадии. Сначала мне надо было прочитать каждое слово. Затем я записывал слово обычной графикой. Наконец, набросав фразу вчерне по-немецки, я переписывал ее по-английски. Когда я постепенно привык к почерку Гассмана, дело пошло проще и быстрее. Адриана не читала по-немецки и знала только несколько немецких фраз, поэтому ей приходилось терпеливо ждать перевода каждого кусочка. На каждой странице дневника было примерно сто пятьдесят слов, и ее расшифровка занимала у меня тридцать – сорок минут. Запись двух абзацев от 23 апреля 1907 года, например, я переводил целых тридцать пять минут.

Каждый из трех блокнотов состоял из сотни толстых страниц, и каждый лист был исписан с двух сторон. Все кроме двадцати последних страниц, были заполнены. Пока я трудился, Адриана подсчитала, что мне потребуется по меньшей мере месяц, чтобы справиться с этой работой.

– Просто просмотрите дневник, Чарльз. Не переводите все подряд. Читайте только затем, чтобы понять, о чем он пишет. И лишь если попадется что-то особенно интересное – переведите мне.

– Я не могу быстро читать архаичный немецкий, Адриана. Мне вообще трудно его читать.

– Что ж, но хотя бы не записывайте. Просто вникайте в главные мысли и потом рассказывайте мне, – настаивала она.

Я попытался прочитать абзац по-немецки и осознать его, опять же по-немецки, не записывая. Потом я попытался пересказать его по-английски:

– Двадцать пятого апреля он работал с женщиной по имени Клэр. Возможно, это была Клэр Томас, которую убили. Он смог заставить ее дойти до крыла администрации и вернуться под умеренным дождем без зонтика. Он заметил, что, когда кто-то заговаривал с ней, она не отвечала. Он называет двоих людей, которые с ней разговаривали. По его приказанию она дошла до своей палаты и принесла сухую рубашку. Затем она переоделась в другую одежду в его кабинете, все еще будучи в трансе. Когда он вернул ее в сознание, она ничего об этом не помнила.

– Хорошо, Чарли. Вы справились с целой страницей меньше чем за шесть минут. Займитесь следующей. Кстати, доктор Гассман был довольно похотливым старичком. Не думаю, что переодевание у него в кабинете было так уж необходимо для научного исследования. – Но Адриана не забывала и о времени. – Вы прочитайте следующую страницу и расскажите мне о ней. Я засеку время.

Когда я перевел очередную страницу, Адриана поделилась со мной своими подсчетами:

– Чарли, у нас все еще остается работы дня на три, если вы будете пересказывать каждую страницу. Быстрее вы читать не сможете, но, если я не буду слушать большую часть, мы сэкономим время.

– Вы сэкономите время, хотите сказать, – сказал я.

– Да, и если я сэкономлю время, мы оба выиграем. Если вы будете рассказывать мне самые интересные места, я могу подумать о других делах. Пойти за покупками, убрать в комнате. Нет никакого смысла в том, чтобы удваивать наши усилия.

Я пересел на кровать и вернулся к чтению. Следующие несколько записей были близки по содержанию к последней. Гассман экспериментировал с четырьмя своими любимыми пациентами, заставляя их делать разные вещи. Он пытался придумать такое, что они никогда бы не сделали в нормальном состоянии. Однако он заметил, что, пока они в трансе, он не может заставить их не только говорить, но и вообще издавать какие-нибудь, звуки.

Гассман установил, что, хотя он мог удерживать их в состоянии транса весьма долго, время от времени ему приходилось давать им новые указания.

12 июня 1907. Я должен быть честен сам с собой. Чтобы погрузить восприимчивый объект в исследуемое состояние, приходится действовать вопреки его интересам. Необходимо усиливать невроз пациента, а не ослаблять его. В этом смысле моя цель противоположна традиционным задачам лечения, но в эксперименте такого размаха стоит пожертвовать их здоровьем.

Каждый раз, начиная процедуру, я должен найти глубинные корни депрессии или волнений – нечто в пациенте, причиняющее ему боль. Часто эти корни скрываются в раннем детстве. После того как они обнаружены, я должен стараться стимулировать, а не устранить их. Погружаясь в глубочайшую депрессию, пациент испытывает острое желание удалиться из жизни. Когда данное желание достигает необходимого уровня, он теряет ориентацию и погружается в фантазии. На этом этапе особенно эффективной может быть физическая боль. Очень пригодился бы электрошок, но я установил что подходят и небольшие ожоги. Только когда объект находится в глубочайшем отчаянии, возможен этот глубинный вид гипноза.