– Песня про Валери не считается, – вставила Мэг.

– «Volare», – поправил я.

– Дело в том, – продолжала Рейна, – что я могу увеличить твою силу. Думаю, именно для этого я здесь.

Я подумал о приливе энергии, который почувствовал, когда Рейна коснулась моей руки. Это было вовсе не физическое влечение и не предупреждающий сигнал от Венеры. Мне вспомнились слова, которые она сказала Фрэнку перед отъездом из лагеря.

– Сила Беллоны, – проговорил я. – Она как-то связана с численностью войск?

Рейна кивнула:

– Я могу усиливать способности других. Чем больше людей, тем лучше это работает, но даже сейчас, когда нас трое… возможно, я сумею увеличить твою силу настолько, чтобы вскрыть эту дверь.

– А это считается? – спросила Мэг. – Ведь если Рейна не сама откроет дверь, как сказано в пророчестве, получится, что мы жульничали?

Рейна пожала плечами:

– Пророчества ведь никогда не значат то, что думаешь, правда? Если Аполлон сумеет открыть дверь только с моей помощью, получается, я ее и открыла – как думаешь?

– К тому же… – Я указал на горизонт. До темноты оставалось еще несколько часов, но полная луна, огромная и белая, уже поднималась над холмами округа Марин. Довольно скоро она станет кровавой… и я боялся, что та же участь ждет множество наших друзей. – Время на исходе. Так что если можно сжульничать, давайте это сделаем.

Эти последние слова были ужасными. И все же Рейна и Мэг последовали за мной в холодную тишину.

Когда мы дошли до дверей, Рейна взяла Мэг за руку, затем повернулась ко мне – «Готов?» – и положила другую руку мне на плечо.

Сила хлынула сквозь меня потоком. Я безмолвно смеялся от радости. Я чувствовал себя таким же могучим, как в лесу возле Лагеря полукровок, когда отправил одного из варваров-телохранителей Нерона на низкую околоземную орбиту. Сила Рейны была потрясающей! Если бы она была со мной все время, пока я был смертным, держала руку у меня на плече, а позади нее стояла колонна еще из двадцати или тридцати полубогов – готов спорить, для меня не было бы ничего невозможного!

Я схватился за верхние цепи и разорвал их как крепированную бумагу. Затем еще одни и еще. Имперское золото ломалось и крошилось у меня в кулаках. Когда я выламывал из креплений стальные стержни, они поддавались как хлебные палочки.

Наконец остались только дверные ручки.

Видимо, сила ударила мне в голову. Я с самодовольной ухмылкой оглянулся на Рейну и Мэг, готовый принять их немое восхищение.

Но они выглядели так, будто я согнул пополам не стержни, а их.

Мэг шатало, лицо у нее было зеленое, как лимская фасоль. Кожа у Рейны вокруг глаз натянулась от боли. На висках у нее словно молнии проступили вены. Всплеск моей энергии испепелял их.

«Заканчивай», – одними губами произнесла Рейна. Ее умоляющие глаза добавили: «Прежде чем мы отключимся».

Мой пыл угас, и, пристыженный, я схватился за дверные ручки. Друзья помогли мне зайти так далеко. Если Гарпократ и правда ждет нас в этом грузовом контейнере, я должен сделать так, чтобы вся мощь его гнева обрушилась на меня, а не на Рейну или Мэг.

Я рывком распахнул двери и шагнул внутрь.

Слыхали про

Оглушительную тишину?

Она существует

И тут же упал на четвереньки, придавленный силой другого бога.

Тишина окутала меня как жидкий титан. Приторный запах роз был невыносим.

Я и забыл, как общался Гарпократ: вспышками мысленных образов, гнетущих, лишенных звука. Когда я был богом, меня это раздражало. Теперь, став человеком, я понял, что от этого мой мозг может превратиться в кашу. И сейчас он посылал мне одно повторяющееся сообщение: «ТЫ?! НЕНАВИЖУ!»

Позади меня, с беззвучным криком зажимая уши, стояла на коленях Рейна. Мэг скорчилась, лежа на боку и дергая ногами, словно пыталась сбросить ужасно тяжелое одеяло.

Секунду назад я рвал металл как бумагу. Теперь же я едва мог поднять голову, чтобы встретиться с Гарпократом глазами.

Он парил, скрестив ноги, в дальнем конце помещения.

Он все так же был ростом с десятилетнего ребенка и по-прежнему в той же дурацкой тоге, а на голове у него была фараонская двойная корона, похожая на кеглю для боулинга – все как у множества Птолемеевских богов, которые никак не могли решить, египетские они или греко-римские. Голова его была обрита, и лишь с одного боку оставлены волосы, заплетенные в косу, спускающуюся ему на плечо. И естественно, он все так же держал возле рта палец, словно самый раздраженный, сгоревший на работе библиотекарь: «ТССС!»

Он не мог иначе. Я вспомнил, что Гарпократу требовалось огромное усилие воли, чтобы опустить палец. Но стоило ему немного расслабиться – и его рука возвращалась в прежнее положение. Раньше это казалось мне уморительным. А теперь не очень.

Века его не пощадили: кожа покрылась морщинами и обвисла, лицо, когда-то покрытое бронзовым загаром, окрасилось в нездоровый цвет фарфора, а в запавших глазах тлел огонь гнева и жалости к себе.

Кандалы из имперского золота на руках и ногах связывали его с паутиной цепей, проводов и кабелей: некоторые были подключены к сложным панелям управления, другие, проведенные сквозь отверстия стенах контейнера, подсоединялись к башне. Судя по всему, это устройство должно было выкачивать из Гарпократа силу и, увеличивая ее, транслировать магическое безмолвие по всему миру. Вот кто источник наших проблем со связью – грустный, разозленный, забытый божок.

Я не сразу сообразил, почему он не вырвался на свободу. Даже лишенное силы, малое божество способно разбить цепи. К тому же Гарпократ был здесь один, его никто не охранял.

И тут я их увидел. С обеих сторон от бога, запутанные в цепях так, что их трудно было разглядеть в общем хаосе механизмов и проводов, парили два предмета, которых я не видел тысячи лет: одинаковые церемониальные топоры, каждый высотой около четырех футов, с серповидными лезвиями и толстым пучком деревянных прутьев, закрепленных вокруг древка.

Фасции. Главный символ римской мощи.

При виде них мои ребра изогнулись как луки. В старину могущественные представители римской власти никогда не покидали дом без процессии охранников-ликторов, каждый из которых нес подобный топор в пучке прутьев, давая простым людям понять, что едет важное лицо. Чем больше фасций – тем важнее его положение.

В двадцатом веке Бенито Муссолини, став диктатором в Италии, вернул этот символ к жизни. Именно от этих топоров получила название его идеология – фашизм.

Но здешние топоры были необычными. Их лезвия были сделаны из имперского золота, а вокруг пучков обернуты блестящие знамена с вышитыми на них именами владельцев. Видимых букв было достаточно, чтобы понять, чьи они. Слева – LUCIUS AURELIUS AELIUS COMMODUS. Справа – GAIUS JULIUS CAESAR AUGUSTUS GERMANICUS, также известный как Калигула.