– Добро пожаловать, фройляйн комиссар.

– Здесь не хватает буквы.

– Буквы?

– Здесь не хватает еще одной буквы «L».

Порывшись в сумке, немка выудила ручку и надписала недостающую «L», после чего вернула картонке исходное положение, отошла от стола и снова – в глубокой задумчивости – уставилась на натюрморт.

– Еще чего-то не хватает? – заволновался Боря.

– Водка.

– Водка?

– Икра, блины и водка – равно русская душа. А водки нет.

– Сбегать?

– Я не пью.

– Я тоже, – почему-то соврал Вересень. Но тут же устыдился. – В смысле не пью на работе.

– Работы много.

– Кто же спорит. Прямо завтра и начнем. С утра. А сейчас отдыхайте. Налегайте на икру. И вообще…

Вересень пошарил глазами по комнате и немедленно нашел искомое: стационарный телефон, стоящий на журнальном столике около дивана.

– Оставлю вам свой номер телефон, фройляйн комиссар. Я живу здесь, неподалеку. Если что-нибудь будет нужно – звоните.

Прежде, чем спуститься по лестнице и направиться домой, к дурацкому парню, Вересень еще минуты три потоптался перед дверью, за которой оставил комиссаршу. Все ли он сделал правильно? Не посрамил ли честь «русской души»? По всему получалось – не посрамил, так что в виньеточное «wilkommen» смело можно добавить не одну «L», а три, или даже пять. Вересень убил на немку целый день, предоставил все материалы по делу, с комфортом довез до временного жилища и проявил максимум участия. Затем он подумал о блинах и икре и сглотнул слюну: сегодня ему толком удалось только позавтракать, обед – пропущен из-за хлопот с Мишей Нойманн, а теперь пришло время ужина и блины с икрой были бы весьма кстати.

…Мандарин встретил хозяина недовольным рыком, что в переводе с кошачьего должно было означать: ну, и где ты задержался, приятель? И Вересню, дабы упредить склоку, пришлось по-быстрому рассказать дурацкому парню о приезде полицейского комиссара из Франкфурта, который – хоть и носил мужское имя – при ближайшем рассмотрении оказался женщиной. Упоминание о женщине вызвало у Мандарина странную реакцию: он снова недовольно заворчал, а потом вскарабкался по Вересню и повис на шее, крепко вцепившись когтями в рубашку.

Вересень растолковал это по-своему и поспешил успокоить кота:

– Это не то, что ты подумал. Дамочка та еще. Ни рожи, ни кожи. Ужасно некрасивая, бедняжка. Хотя… Кукушкин говорит, что толковый специалист. Он тебе кланяться велел, кстати. Кукушкин, само собой.

Прояснив таким образом ситуацию, Вересень принялся жарить картошку под психоделические композиции со шведского лицензионного диска «From Gagarin’s point of view»[12]. И в момент, когда картошка уже начала подрумяниваться, раздался телефонный звонок.

– Миша Нойманн, – услышал Вересень на том конце провода уже знакомый скрипучий голос.

– Ага.

– Не ждать до завтра.

– В смысле?

– Брэйнсторминг. Начать нужно сегодня.

– Решили таки поделиться соображениями?

Гиперактивность немки совсем не улыбалась Вересню. Она предполагала, что следователь, даже не пожрав толком, должен бежать куда-то и, на ночь глядя, включать мозги. И неизвестно еще, как на его уход отреагирует Мандарин – вдруг ему попадет шлея под хвост и он опять включит свой чертов «Титаник»? Положительно, с точки зрения Гагарина идея фройляйн комиссара была контрпродуктивной.

Да и с любых других точек – тоже.

– А… до завтра не потерпит? – осторожно спросил Вересень. – Никак?

– Нет.

– Может, тогда… у меня?

Предложение выглядело нелепым, особенно, если учесть, что его телефонная визави была немкой – раз, и – малознакомой женщиной – два. Но Вересень совершенно справедливо рассудил, что устраивать брэйнсторминг будет сподручнее, имея перед глазами наглядную агитацию. А именно – материалы по делу Вернера Лоденбаха, развешанные на заветной магнитной доске. Оставалось только заручиться согласием самой комиссарши.

– Это… удобно? – после непродолжительного молчания сказала она.

– Вполне. Я живу один. Айн. Айн манн.

По-немецки это означало «один человек», и Вересень понятия не имел, откуда знает это выражение. Но, произнеся его вслух, тут же получил от дурацкого парня лапой по скуле и немедленно поправился:

– Айн манн и айн кот. Э-э… кэт. Ну как, согласны?

– Хорошо.

– Тогда я зайду за вами минут через двадцать.

– Хорошо.

Немка отключилась, а Вересень окинул взглядом кухню и часть коридора, а потом рысцой побежал в комнату. Порядок, царивший в квартире, нельзя было назвать идеальным, но это был именно порядок, а не какое-нибудь холостяцкое безобразие: грязные носки нигде не валяются, полы пребывают в относительной чистоте, следов вековой пыли на рабочих поверхностях стола и телевизора тоже не видно. Кроме того, после переезда к нему Мандарина, Вересень собственноручно вымыл окна: дурацкий парень любил сидеть на подоконнике и глазеть на улицу. Вернее – на никогда не рассасывающуюся автомобильную пробку внизу и близлежащие крыши.

Оставалось только разобраться с ворохом одежды: ее Вересень обычно складировал на стульях. Лишняя пара джинсов, летний пиджак, футболки и тенниски перекочевали в кладовку, после чего Боря еще раз осмотрел комнату и остался доволен ее видом.

– Сегодня у нас будут гости, – объявил он Мандарину. – Вернее – гостья. Немецкий товарищ. Так что – не орать и не бесчинствовать. И помнить, что мы с тобой представляем страну. Усек?

Мандарин отнесся к новости спокойно. Спустившись с рук Вересня, он зевнул, выгнул спину и отправился на подоконник.

– Скоро вернусь! – крикнул ему Вересень прежде, чем захлопнуть дверь.

Они с Мишей и впрямь обернулись за пятнадцать минут – при этом Боря успел продемонстрировать немке «типичный питерский закат», «типичный питерский двор-колодец» и «типичных питерцев, отдыхающих после трудового дня» – за них сошли два байкера, которые как раз парковали у «Паутины» свои «харлеи».

Из всего увиденного Мишу впечатлил только двор-колодец.

– Здесь же совсем нет света! – сказала она, глядя на маленький квадратик неба, со всех сторон подпираемый ущельями стен.

– Зато хорошая акустика, – парировал Вересень.

Мандарин поначалу не проявил никакого интереса к гостье из Франкфурта, да и она осталась совершенно равнодушной к дурацкому парню. Лишь скользнула по нему взглядом – и все. Это было что-то новенькое, и Вересень почувствовал себя уязвленным: до сих пор знакомство с Мандарином третьих лиц проходило на ура. Оно оставило глубокий след в суровых мужских сердцах Кукушкина и Литовченко, не говоря уже о самом Вересне. Но немка…