Вторые сутки Надежда добиралась до Синева, надеясь отыскать тетку и вместе пробиваться на восток. Расстояние, которое она промчалась в машине за несколько часов, превратилось на обратном пути в безмерное пространство, наполненное жарой, холодом, пылью и жаждой. Ее ум и душа не справлялись с тем, что произошло. Но, как и другие, ничего не понимавшие люди, она смирилась с неизбежностью. На ее глазах случились бомбежки, которых еще неделю назад никто не мог вообразить. Попадались сгоревшие дома, разбомбленные поезда и станции. Кровь, стоны, убитые воспринимались как составная часть новой непонятной жизни. Надежда шла, высоко подняв голову и оглядываясь, точно в запоминании увиденного заключался какой-то смысл.

Несколько раз их обстреливали, и она бросалась вместе со всеми прочь с дороги. Потом заметила: на самой дороге меньше взрывов и пуль. Немцы, видно, берегли этот путь для своих наступающих войск и стреляли больше по сторонам, как раз там, где скапливались люди. Она перестала убегать вместе со всеми и ложилась прямо у дороги. Потом нашлось еще несколько таких же умников.

Ей было страшно. И вместе с тем она не могла не думать, как невыносимо, наверное, положение самого Дмитрия Григорьевича, которого она так и не нашла. Штаб фронта в это время перебазировался восточнее Минска — в Могилев. А Надежда представляла, что Дмитрий Григорьевич сражается в огне и дыму, как боец, далеко на западе и никак не может задержать наступление вражеских войск. От этого его страдания становятся неизмеримо больше, чем у них, обыкновенных беспомощных людей. Здесь, среди беженцев, каждый отвечал за себя. А Дмитрий Григорьевич владел судьбами десятков и сотен тысяч. Такая тяжесть не каждому под силу. Редкий человек способен выдюжить. Но ее интересовал не вершитель судеб, а живой, конкретный человек, которого теперь, с появлением ребенка, или, лучше сказать, с зарождением ребенка, никто бы не смог заменить в ее жизни. Она боялась за него, что убьют или ранят тяжело. Или пропадет без вести.

Занятая такими мыслями, Надежда казалась спокойнее многих. К ней тянулись, и она оказывала помощь — перевязывала, пеленала, кормила, поднимала тяжести. Только могилы не копала, не могла.

Среди беженцев были в основном женщины и ребятишки. Иногда попадались старики. Мужчин не было. Если не считать одного высокого тощего интеллигента. Непризывного, как он говорил, колхозного счетовода.

— Призывной, не призывной, все равно убьют, — рассуждали бабы. — Немцы догонят и убьют. Раз молодой, значит, может быть солдатом. Что они? Сердце проверять будут?

Долговязый и сам это понимал и затравленно озирался. Отличил в толпе Надежду и присоединился к ней. Шел молча, не заговаривал, даже не глядел. Но держался рядом.

А поздним вечером, когда укладывались спать прямо на берегу речки, выполз из-за кустов и робко, молча стал заигрывать. Надежда рассмеялась, и он отстал.

Утром канонада ощущалась явственнее. Страх накатывал на людей волнами. Иногда им казалось, что они идут вот так, в панике, не два дня, а много веков.

Синево открылось на бугре — милым, привычным, тихим. Толпа беженцев повернула вдоль большой дороги, не задев маленькой веселой деревушки. Надежда осталась в одиночестве с трепетом и робостью. Ступила на знакомую тропинку. Вот и улица горбатится, где с гармонями ходили толпы парней и девушек. Сейчас она была пустынна. На старом месте в пыли купались куры, а меченая чернилами коза натягивала веревку и старалась дотянуться до маленькой березки.

Привычный деревенский вид немного успокоил Надежду. Однако беды подстерегали и тут. На двери теткиного дома висел замок. Кухонное окно, которое можно было открыть с помощью любой щепки, оказалось заколочено.

Соседка Степанида сидела на крыльце, на теплых ступенях. Еще недавно крепкая, властная, она словно увяла в одночасье, выглядела старой и немощной. Седой клок волос выбился из-под платка и трепался на ветру. Надежда остановилась перед ней, еще не надеясь, что будет узнана.

— Что же ты пришла? — грустно качая головой, спросила Степанида.

Надежда ничего не могла с собой поделать, — улыбнулась, по извечной русской привычке так встречать непосильную тяжесть.

— Тебя проведать, бабушка. — Небрежно убрала прядь с лица и спросила весело: — Как вы тут?

Степанида поднялась, скорбно глянув:

— Пойдем, накормлю. Окромя пустой картошки ничего нету.

Медленно ступая, вошла в дом. На выскобленный стол поставила миску с подрумяненной в печи еще теплой картошкой. Рассказала, как забрали на фронт Василька. Единственный сын ее был сердечником. Военком уже было отставку ему дал. А Василек сам настоял, и Степанида ничего не смогла сделать.

Узнала Надежда про тетку. Та вместе с другими женщинами и малыми детьми подалась в Минск на второй день войны. Сказала Степанида и про молодых девок. Те тоже немцев боятся. И от дому отрываться не хотят. Все письмишко или еще какую весточку получить надеются от женихов. Ихних ухажеров-то подчистую забрали. Кто-то вернется?..

— У Шуры Козловой свадьба была. Хороший стол такой закатили. Песни, пляски. Вечером свадьба, а утром война. Так Шурка с мужем и не пожила.

— А… Иван? — решилась Надежда. У нее дух захватило, что можно Ивана еще увидеть. Ведь не призывник. Уже Финскую отломал. Могли оставить по первости.

Лицо ее загорелось. Подумала, что соседка посмеется или упрекнет. Но мудрости старой Степаниде было не занимать. Виду не подала. Только спросила:

— Латов, што ли? — и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Он же, сама знаешь, везде хочет поспеть. И Ущекова Семена за собой потащил. В первый же день подались. Мать Семена говорит про Ивана: встренула бы, убила!

— Есть кому нас убивать, — печально сказала Надежда. — Самим бы… своих… не надо бы…

Степанида вышла в сени, пошуровала в шкафчике, достала баночку клубничного варенья, которое берегла для особых случаев. Не собиралась говорить Надежда, а прежде, чем подумать, само слово вылетело:

— Откуда вы, бабушка, знаете, что я его знаю?

Тысячелетние женские глаза изучали Надежду недолго, но внимательно.

— А думаешь, любовь можно скрыть?

Помолчали. Степанида налила чаю.

— Если с девками нашими соберешься итить, договорись заранее. Там Верка рыжая с ими, могуть завтра…

Надежда попыталась охладить ладонями разгоряченное лицо.

— Неужто здесь будет немец?

— А хто его знает? — не глядя, вымолвила Степанида. — Видишь, как идет?

«Командарму-10 тов. Голубеву,

заместителю командующего фронтом тов. Болдину,

командарму-3 тов. Кузнецову.

С утра 24 июня вам надлежит:

1. Ударной группой в составе 6-го и 11-го мехкорпусов, 36 кавдивизии под командованием тов. Болдина продолжить решительное наступление в общем направлении на Гродно, овладеть этим городом и продолжать наступление по обоим берегам р. Неман на Друскенике. Конечная цель дня — занять местечко Мереч.