Ты лиса? Ты гончая? Ты лиса ты гончая? Кто ты?

На центральном вокзале Глазго ее будит проводник, его дыхание пахнет микстурой от кашля. Она, покачиваясь, выходит из вагона, стоит на холодной платформе, пока отгоняют состав. Вокзал пуст, магазины закрыты. Иней блестит на щебенке. Еще час до пересадки, до маленькой станции ехать через город, ей одной в этом городе пришла в голову идиотская мысль ждать в это время или гулять. Она как раз достает зимнее пальто и перчатки, когда проводник застенчиво возвращается, ведет ее в свой кабинет, рассказывает, как ехать, поит чаем с привкусом микстуры. Жар от печки изнуряющий и роскошный, болит голова, запах проводника будит ее, когда пора снова уходить.

Местный поезд выезжает в темноте. Глазго позади, и вместе с ним последняя надежда отдохнуть, нравится ей это или нет: небо светлеет, а спит она чутко. Многоэтажки сменяются холмами, холмы падают в озера. Или не падают, думает она, это не падение. Не земля опустилась, а как будто вода вышла из берегов, поднялась по склонам, оставив отмели городов на вершинах. И холмы совершенно черные, будто криво отодрали кусок от основания неба.

Ей тридцать восемь, и она никогда не забиралась так далеко на север. Она никогда — она попыталась возразить себе — никогда не видела Шотландию. Единственная поездка в Эдинбург, шесть часов в конференц-зале и все как в Лондоне. Она озирается, словно кто-то может заметить ее невежество, но из пассажиров только старик, погруженный в глубокий сон. Работа держала ее в Лондоне, но работа, думает она, — не оправдание. Не работа ее выбрала. Но какая тесная жизнь.

Конечная станция Обан. Анна идет через платформы по набережной к причалу. Над ней нависает паром. Дюжина детей слоняется у воды, приехали с островов в школу, бледные в раннем свете, угрюмо показывают ей станцию Тайри-Колл.

Паром воняет дизельным топливом и смолой, солью, тостами и сигаретами. От запахов тошнит и одновременно хочется есть. Она бродит по комнатам и залам, пока не находит буфет для пассажиров, он бурлит, все предвкушают поездку. В меню чай и тосты, бекон и шампиньоны, хлебцы и вареные яйца, и она заказывает все это, несет между прикрученных к полу столиков к окну. Лишь когда ее тарелка пуста, Анна понимает, что паром движется. Материк уже позади. Вокруг почти ничего не видно: горбы бесплодных островов, ясное небо, море.

Залив казался ближе, думает она. Длинный путь без особой надежды и веры. Из сумки она достает подаренного Мартой Элиота, письмо Аннели, фотографию Джона и две страницы, распечатанные в интернет-кафе на Кингз-Кросс. Пассажиры ее раздражают. Семья пришла поесть, четверо в черном, как на похороны. Она слушает их, пока читает.

— Ты сыр и печенье не забыл?

® Ансель Либера,CNN, 03/10/18. Все права защищены.

Мать богатейшего человека в мире?

Годами темой для разговоров у каждого писаки и сплетника, интересующегося деньгами и светским обществом (все мы таковы), был вопрос: где семья Джона Лоу? Теперь мы достаем кота из мешка. Семья — один-единственный член семьи — жива и здравствует на отдаленном шотландском острове Колл.

— Конечно, не забыл.

— Доставай.

Пока росло его богатство, Лоу категорически отказывался говорить о личных делах. То, что мы знали, уже разошлось крупными тиражами. Родился в 1984 году в пригороде Глазго, районе синих воротничков, единственный ребенок у матери-одиночки, рано бросил школу, полтора года находился на попечении Шотландской социальной службы.

— Они не для тебя. Положи на место! И ты, держи руки так, чтоб я мог их видеть.

Ну, мы знаем, что случилось с единственным ребенком. А с матерью-одиночкой? Такое скромное начало, и каков итог?

Познакомьтесь с Крионной Лоу, фабричной работницей, единственным постоянным обитателем Корнэг-Биг, уединенной усадьбы на малоизвестном острове Колл.

От мелкого шрифта и запаха жареной еды снова болит голова. Анна откладывает бумаги, раскрывает книгу. Строчку за строчкой читает прекрасные, холодные строки:

Трудно тем, кто живет близ банка,

Усомниться в надежности денег…

Они же все время стараются убежать

От мрака внутри и снаружи,

Изобретая системы столь совершенные,

что при них никому не надо быть добрым

Но природный человек затмевает

Человека придуманного[17].

Она поневоле задремывает, ее баюкают тепло и качка. Просыпается она от содрогания парома. Семья исчезла. Ее завтрак тоже, стол протерт. Она выглядывает: паром уже пришвартован, человек в джинсах и красной шерстяной рубашке закрепляет сходни на кнехтах.

— Колл, — скучно говорит помощник, будто много раз повторял это прежде. — Встаем на прикол у острова Колл, — и она подскакивает, коленкой ударяется об угол стола; сгребает бумаги в сумку и бежит к сходням.

За ней на пирс выходят только родственники в черном. Их дожидается разбитый катафалк, они забираются внутрь, по-прежнему тихо переругиваясь, и медленно тащатся прочь. Здесь нет порта, лишь одинокий причал в устье морского залива. Человек в шерстяной рубашке отвязывает сходни и, пока их поднимают, отходит и закуривает. Паром скрипит, стонет, будто морскому животному дали гигантский микрофон.

Она отворачивается от зрелища отплытия. Катафалк медленно ползет по дороге, минует две постройки, фабричный ангар, на стене надпись Переработка морепродуктов, остров Колл. Отлив обнажает берег, каменистый и коварный. У воды пасутся козы. В остальном остров выхолощенный, ветер размыл его почти до основания, холод резок, свет ярок, и ей больно.

Она закрывает глаза. Образ Джона с ней, но она помнит его лишь таким, как в последнюю встречу, и отметает воспоминание.

— Вам помочь?

Она открывает глаза. Человек в шерстяной рубашке стоит рядом, лицо обветренное, в одной руке от ветра прячет сигарету, другую засунул в карман.

— Вам помочь? — повторяет он чинно, будто лавочник.

— Спасибо. Я… погодите… — Она открывает сумку. Бумаги бешено шелестят на ветру, пока она в них роется.

— Если вы к Маккиннонам, вам лучше поторопиться. — Он глядит с сомнением. — Вы, наверное, захотите переодеться. Если пойдете…

— Я не на похороны приехала.

— Ну да, — говорит он, будто они пришли к соглашению.

— Я ищу место под названием Корнэг-Биг. — И тут ветер набрасывается на бумаги. Она ловит фотографию. Письмо Аннели вырывается из рук, кружится по камням, обиталищам водяных, и мчится в открытое море. Паромщик смотрит, как оно улетает.

— Надеюсь, оно вам не нужно.

Она заслоняет рукой глаза. Письмо еще видно — словно белая чайка на волнах.

— Наверное, нет, — говорит она, и это правда, но когда она неуверенно смеется, голова весело кружится.