– Я никого, никогда…

– Разумеется! Немедленно идите за мной.

Нянька выпустила Андрюшку из своих цепких лап, которые оставили на коже ребенка синяки. Мальчик тут же воспользовался свободой – отполз на противоположный конец кроватки и, тихонько всхлипывая, сел в уголке.

– И кто у вас тут работать будет, если меня уволите?! – Женщина повернулась к Ивану Семеновичу, лицо ее перекосилось от злости. – За три копейки дерьмо разгребать и вой этих дебилов слушать? Я-то уволюсь, проживу как-нибудь без сиротских харчей. А вы пойдите, поищите другую дуру, которая будет возиться с вашими недоносками!

Директор побледнел.

– Вон отсюда! – прохрипел он, придерживая рукой бешено застучавшее сердце: – Вы у меня так просто не уволитесь! Вышвырну по статье!

Дети смотрели на взрослых широко распахнутыми глазами. Они не понимали слов, не улавливали их смысла, зато четко слышали все эмоции, звучавшие в интонациях, и безошибочно читали выражения лиц. В каждом маленьком сердце после пережитых боли и ужаса появилось чувство победы.

Андрюшка, забыв о недавних ударах и синяках, сложил вместе маленькие ладошки и, не отрываясь глядя на Ивана Семеновича, разъединил их. Потом снова сложил вместе. И еще. Он хлопал так тихо и неумело, что звука почти не было слышно. Но директор все понял.

– Ишь ты какой, – мужчина с улыбкой скинул пиджак, повесил его на спинку стула и, засучив рукава, подошел к виновнику переполоха. – Пойдем-ка, помоемся. И няню позовем, чтобы прибралась у тебя в кроватке. Да? А то как же это можно, в такой грязи…

Из-за помех на линии почти ничего не было слышно. Маша выхватывала лишь отдельные слова: «мальчик», «вернули». Она накинула на плечи куртку и побежала вверх по лестнице – в подвале студии ее телефон работал из рук вон плохо.

– Простите, – прокричала она, – ужасная связь! Я не расслышала, повторите, пожалуйста!

– Вы ведь Мария Молчанова, правильно?

– Да.

– Меня зовут Вера Кузьминична. Мне Алена Викторовна из Москвы прислала копии ваших документов. Позвонила, сказала, что люди хорошие, ищут мальчика.

– Я вас слушаю!

– У нас есть ребенок. Поступил из приемной семьи, сейчас десять месяцев малышу. Можете приехать?

– Куда?!

Вера Кузьминична назвала город, Маша присвистнула. Приехать вряд ли – скорее уж прилететь.

– А когда?

– Да чем скорее, тем лучше! Успеете до вечера дать ответ?

Маша согласилась и нажала «отбой».

Отключившись, Молчанова почувствовала, что у нее кружится голова. Безумные эмоциональные качели измучили ее, и вот теперь она не знала, как поступить. Только вчера вечером они с мужем серьезно поговорили. Последний месяц Маша все больше склонялась к мысли о том, что пора расстаться с этой затеей: они с Олегом объездили немало поселков и городов. И практически всюду слышали заученные и абсурдные слова: «детей у нас нет». До сих пор она не могла понять, что все это значит. И разобраться не было никакого шанса – трубки бросали, двери захлопывали, объяснять не желали.

Зато теперь у Олега вдруг появился необъяснимый азарт: он и не думал сдаваться. Они словно поменялись с мужем ролями. Маша старалась убедить его в том, что нужно смириться и не настаивать – значит, это не их путь. А он, наоборот, говорил, что возврата назад нет, нужно идти до конца. И вчера после ужина они долго еще сидели за столом, ждали Дашку и спорили.

– Человек должен что-то сделать в своей жизни, – Олег смотрел жене в глаза. – Дом мы с тобой построили, ребенка родили, в профессии состоялись. Что дальше? Не могу я спокойно спать, зная, что где-то мучается мой ненайденный сын.

– Но ты же сам видишь, ничего не получается!

– Значит, просто время наше еще не пришло, Маруся. Наверное, не появился пока тот самый малыш, – он взял в свои руки ее ладонь, – но сдаваться нельзя. Начнешь отступать, подчиняться обстоятельствам, и, считай, все пропало. Конец мечтам.

– Но что мы с тобой можем сделать? Все так запутано.

– Искать. Ты как хочешь, а я не остановлюсь. Это моя гражданская позиция – нужно делать, что должно…

Еще с минуту она стояла на улице и крутила в окоченевших пальцах ледяной телефон. Когда же закончатся эти холода? На дворе конец марта, а снег и не думает таять.

Маша больше не понимала, что должно. Никаких мыслей. Она слишком устала от бесплодных попыток: самым простым было взять и обо всем забыть. Или хотя бы переложить ответственность на плечи Олега: пусть мужчина решает. Так она и сделала, взяла и написала мужу эсэмэс – «есть мальчик, 10 месяцев, если мы согласны, нужно лететь…». Прошло всего пятнадцать минут, – она успела только спуститься в буфет, заказать себе кофе – а он уже прислал ей в ответ маршрут-квитанцию. Три пассажира на утренний рейс: он, она и Дашка. Губы Молчановой расплылись в счастливой улыбке. Как же она любила в нем эту драгоценную способность самые важные решения брать на себя. Ей осталось только позвонить Вере Кузьминичне, предупредить, что завтра к полудню они будут на месте.

А ночь все перевернула с ног на голову. Маша окончательно и бесповоротно убедилась – она не хочет больше детей. Никогда в жизни! Ее единственным желанием было сделать так, чтобы и Дашка куда-нибудь исчезла – отправилась в надежное и безопасное место без права общения с внешним миром до тех пор, пока ей не исполнится хотя бы восемнадцати лет. И тогда пусть живет отдельно, без родителей, поступает как хочет.

Днем Молчанова позвонила дочери, предупредила, что рано утром – вставать нужно в пять утра – они летят знакомиться с будущим братиком. Дашка сделала вид, что все поняла, и после этого пропала. Телефон не брала, на эсэмэс не отвечала. Явилась к полуночи с запахам табака на одежде и в волосах, с глупым, надменно-высокомерным выражением лица. Словно она совершила какой-то подвиг во имя свободы человечества.

– Где ты была? – Маша изо всех сил пыталась подавить заклокотавшую в ней ярость.

– Какая тебе разница?

– Ты не понимаешь?! Элементарно не догадываешься, что мы с отцом сходим с ума от страха за твою жизнь?!

– Со мной все норм.

– Откуда нам знать?! Ты не отвечаешь на звонки! Мы уже миллион раз это обсуждали!

– Вот и хватит париться. Вы меня достали своей опекой.

Дашка попыталась пройти мимо матери, но тут Маша уловила слабый запах спиртного.

Молчанова знала, что всю жизнь будет себя за это корить, что так поступать нельзя, но в тот момент будущее больше не имело значения. Его попросту не было, потому что настоящее, несмотря на адовы усилия, разваливалось на части в ее руках. Она почувствовала, что теряет единственного ребенка.

Все в один миг откатилось назад, к нулевой точке. Олег не успел ничего сделать, он даже не понял, как это произошло. Обезумевшая, Молчанова кинулась к Дашке, схватила ее за ворот толстовки и стала трясти. В тот миг она хотела лишь одного – придушить неразумное существо, которое сама же породила на свет. Ей было невыносимо больно оттого, что она осквернила мир пришествием этого монстра, который не в состоянии сам научиться жить, зато истязает и мучает других. Злость бурлила и клокотала, заполняя до краев каждый ее сосуд, не оставила в ней ни жалости, ни здравого смысла. Конечно, она знала, что виновата во всем сама, что это ее оплошность – не так зачала, не так выносила, не так родила и воспитала, но от этого ярость, помноженная на ненависть к себе, становилась только страшнее.