– Ты меня задушишь, – прохрипела Дашка, глаза которой вмиг прояснились: в них заплясал первобытный ужас.

– Да, – Молчанова не ослабила хватку, – и на всю жизнь сяду в тюрьму! Я только этого и хочу!

Через несколько секунд она остановилась. Сама. Уползла, как побитая собака, оставив Дашку зализывать раны. Олег тут же бросился к дочери. Краем глаза Маша успела заметить, что испуганная девочка даже не думает отталкивать отца – позволяет ему осматривать шею, на которой четко обозначился тонкий красный след от жесткого ворота.

До утра в доме никто не сомкнул глаз. Молчанова сидела, уставившись в одну точку: ее раздирала на части такая острая смесь боли и стыда, что это чувство было не совместимо с жизнью. Она хотела лишь одного – умереть. Нет смысла ехать куда-то – в ее жизни никогда больше не будет детей. Она сама ничем не лучше тех родителей, которые издеваются над своими чадами и лишаются за это родительских прав.

Но когда время пришло, Олег молча вошел в комнату и строго посмотрел на жену. Она не посмела возразить: послушно поднялась, стала собирать сумку. Также безмолвно на другом этаже Дашка складывала в рюкзак свои вещи. Ни по дороге в аэропорт, ни в самолете они не сказали друг другу ни единого слова. Олег сидел между ними, словно телохранитель и арбитр: ни на секунду не ослаблял своего внимания. Маша видела, что он не осуждает ее за ночной срыв, понимает чувства жены, но, повторись это когда-нибудь вновь, уже не простит. Она останется одна.

Незнакомый город встретил проливным дождем. Из аэропорта они взяли такси, доехали до нужной улицы, после чего водитель долго плутал по разбитым дворам в поисках здания опеки – старого двухэтажного барака. Наконец нашлось и оно. Развороченный асфальт перед входом, щербатые ступени и растрескавшийся от времени кафельный пол. Дверь в кабинет была открыта, но обе сотрудницы оказались заняты: каждая беседовала со своим посетителем. Маша опустилась на старый диван напротив двери. Дашка пристроилась на противоположном подлокотнике, подальше от матери, а Олег стал мерить шагами темный коридор, старательно не выпуская из виду дочь и жену.

Молчанова сидела без движения, прикрыв глаза. Она не могла думать ни о чем, кроме собственной семьи. Ее мир снова стал призрачным, шатким. Он не был опорой ни для нее самой, ни для Даши, ни для Олега, а значит, не мог оказаться подходящим убежищем для маленького человека. Как можно брать пассажира на борт тонущего корабля? Как можно звать в дом гостя, когда крыша сотрясается и стены ходят ходуном от мощных подземных толчков?

– Вы ко мне? Проходите!

Полная миловидная женщина проводила посетителя, немолодую даму, до двери и теперь с интересом смотрела на Машу, Олега и их дочь. В проницательных карих глазах читалось недоумение.

– Вы Вера Кузьминична? – Молчанова тяжело поднялась с дивана.

– Да.

– Тогда к вам. Моя фамилия Молчанова, мы из Москвы. Вчера созванивались с вами по поводу десятимесячного мальчика.

– Ой, что же вы сразу не сказали?! – И без того круглое лицо расплылось в солнечной улыбке: женщина нашла объяснение мрачному виду гостей. – Устали с дороги? Не спали, наверное, всю ночь? Давайте кофейку!

Сопротивляться было бесполезно. Как Маша ни отбивалась, а Вера Кузьминична, радушная хозяйка, тут же поставила чайник, достала из нижнего ящика стола три чистые кружки. Извлекла откуда-то банку кофе, миску с печеньем.

– Вы пока чуть-чуть отдохнете, – она говорила, не умолкая ни на секунду, – а я вам все расскажу. Вот, держите чашку.

– Спасибо.

– Мальчик замечательный. Зовут Андрюшей, родился в Москве. Представляете?

– Надо же, – Молчанова покачала головой: разделить энтузиазм Веры Кузьминичны она сейчас не могла. Ей было все равно, что это за ребенок и где он изволил появиться на свет.

– Там его определили в детское учреждение, а потом устроили в приемную семью.

– Как же он в вашем городе оказался? – Молчанова профессионально на автомате поддерживала разговор.

– Очень странная история, вы правы! Его новые родители родом из этих мест, выросли здесь, выучились. А лет десять назад в Москву переехали, какой-то там бизнес открыли. Только в последнее время у них с этим не заладилось.

– Почему?

– Кто же его знает, – Вера Кузьминична тяжело вздохнула. – В общем, накрылся их бизнес. И они набрали детей ради денег: за каждого по договору о приемной семье ежемесячно платят приличную сумму. Думали, вернутся в свой город, дом у них тут неплохой остался, будут жить – не тужить на детские деньги. Но малыши-то оказались непростыми. Они и с одним не смогли бы справиться, не то что с семерыми!

– Как только им доверили детей…

– Ой, да как заранее-то распознаешь?! Приходят вроде в опеку приличные люди. И семья полная, и документы в полном порядке. А потом начинается. Чего только не вылезает наружу!

– В каком смысле? – Молчанова вздрогнула: наверное, и она со стороны выглядела как «приличный человек». Никому бы и в голову не пришло, что ей нельзя доверить ребенка.

– Бьют детей. Издеваются. Андрюшку нашего к батарее привязывали, чтобы сам с горшка не вставал. Наказывали, чуть что. Это в таком-то возрасте! Ребенок до трех лет не обязан свои естественные потребности контролировать. И играть, и шалить, и мир познавать ему положено.

Маша, подавленная рассказом Веры Кузьминичны, сидела, уткнувшись носом в свой кофе. Время от времени она поглядывала на Дашку, ждала, что та не выдержит и расскажет, что и ее мать такая же сумасшедшая: не может нормально объяснить ребенку, что плохо и что хорошо. Вместо этого лезет в драку. Но Даша, к ее удивлению, скромно сидела, сцепив пальцы, костяшки которых побелели от напряжения, и внимательно слушала Веру Кузьминичну.

Та говорила долго. Половину слов Маша пропустила мимо ушей. Наконец, выдав направление и объяснив, как добраться до дома ребенка, женщина отпустила их с миром.

Обшарпанные стены невысокого здания прятались за лесом деревьев. Молчанова подумала, что летом они ни за что не отыскали бы среди густой листвы дом ребенка – так надежно он оказался скрыт от посторонних глаз. Да и добраться до входа было непросто: огромные сугробы размыл обрушившийся на город дождь.

Тысячи раз Маша прокручивала в голове первую встречу с ребенком, пока думала об усыновлении и училась в школе приемных родителей. На самом деле – в этом она уже успела убедиться на личном опыте – все всегда случается не так, как себе представляешь. Нет смысла тратить силы и время на игры воображения: в реальности не будет ни торжества, ни ощущения исключительности момента. Кроме волнения и дрожи в коленях жизнь с фантазией не связывает ничто.

Промочив ноги до колен, они добрались наконец до крыльца. Надели предусмотрительно купленные в аптеке бахилы.

– Детям до 14 лет нельзя, – сотрудница в белом халате, которая вышла их встретить, вопросительно посмотрела на Дашу.