Оставшись наедине в косых тенях — хихиканье шлюх ясно доносилось из-за серой занавески, — Виллем и Жуглет, стоя на коленях на тонком парусиновом коврике, протянули друг к другу руки. Она начала развязывать его накидку.

Он остановил ее.

— Пожалуйста, только не говори, что сначала ты хочешь спеть мне любовную песнь, — сказала Жуглет.

— Заниматься любовью в таких жалких, убогих условиях…

— Ну, это, конечно, не так благородно, как заваливать меня в винном погребе. У тебя есть идея получше?

Оттолкнув руку Виллема, она развязала его накидку и одной рукой стянула ее, а другую подняла, чтобы освободиться от своей собственной.

Виллем быстро вскинул руку и снова остановил Жуглет.

— Что мы делаем? — спросил он. — Кто ты для меня?

Она шлепнула его по руке.

— Это бессмысленный разговор. Я, конечно, твой друг. И твой тайный покровитель до тех пор, пока ты не научишься сам вести свое судно по опасным проливам придворной политики. Если хочешь, я стану твоей любовницей. Но твоей возлюбленной, Виллем, я быть не могу. А она тебе нужна, и я найду ее для тебя.

— Не нужен мне никто, — сказал он. — Существует менестрель, которую я безмерно уважаю…

— Благородная дама больше подходит для поэзии, да и для твоего будущего так лучше, — твердо ответила Жуглет, развязывая свою накидку.

— Это… если это… если это произойдет, — Виллем сделал неуклюжий жест между ними, — больше мне никто не будет нужен.

— Это же просто для вида, Виллем, чтобы защитить и твою, и мою репутацию.

Он покачал головой.

— Тогда между нами ничего не должно произойти. А иначе получится, будто я делаю из тебя шлюху.

— Никто же не узнает, — засмеялась Жуглет, нетерпеливо стащила с себя накидку и бросила взгляд в сторону занавески.

— Я буду знать. Бог будет знать.

В ее улыбке проступило раздражение.

— Прекрасно. Как, в таком случае, нам продолжить отношения, не оскорбляя твоих рыцарских чувств и благочестивых воззрений?

— Напрасно иронизируешь, — тоже раздраженно ответил Виллем. — Я весь день думал об этом…

— Я это заметила: твой благородный лоб украшают горизонтальные морщинки, когда ты пытаешься быть уж очень правильным рыцарем.

По-прежнему сохраняя серьезность, Виллем взял ее руки в свои.

— Будь моей прекрасной дамой. Тайно, — быстро добавил он, заметив, что она готова разразиться смехом. — Имя возлюбленной вообще следует хранить в секрете. Никто ничего не узнает, кроме нас двоих. Это… я должен заслужить твою любовь, а иначе получится, что я, поддавшись зову природы, воспользовался ситуацией. Не желаю, чтобы это было просто дешевкой.

— Это не будет дешевкой ни для тебя, ни для меня, — резко возразила Жуглет. Высвободив руки, она посмотрела на Виллема почти так же серьезно, как он на нее. — Я не могу играть роль твоей тайной дамы. Это даже более нелепо, чем просто быть твоей тайной любовницей. И прости, если я усомнюсь в твоих рыцарских чувствах, но, по-моему, ты хочешь, чтобы я играла эту роль главным образом потому, что тогда ты тоже сможешь играть роль. Достойную роль, без сомнения, но я — единственный человек, с кем тебе вообще не нужно играть никакой роли, и мне это нравится. — Она принялась расшнуровывать левый ботинок. — У нас не так уж много времени, давай не будет расходовать его зря.

И снова Виллем протянул руку, твердо положив ее на колено Жуглет, чтобы помешать ей раздеваться.

— Ничего не будет, пока мы не разберемся в наших с тобой отношениях.

Жуглет всерьез рассердилась.

— Конрад надолго не задержится в грязной брезентовой палатке. У нас, может, осталось всего несколько мгновений, чтобы побыть наедине. Как ты хочешь их провести?

В тусклом свете его взгляд быстро, даже как бы против воли обежал все ее тело.

— Я, конечно, хочу сам раздеть тебя, — с обезоруживающей робостью ответил он.

Это застало ее врасплох, и она невольно рассмеялась. Поцеловала его и улыбнулась, когда он обнял ее.

Руки Виллема заскользили по все еще одетому телу, отыскивая груди.

— Они никуда не делись, — сказала она. И так оно и оказалось.

Это было так волнующе странно для обоих — что теперь Виллем взял инициативу на себя. Жуглет испытывала непривычное чувство облегчения, позволив себе запретную роскошь стать объектом действия, а не действующей силой. Она помогала ему, но лишь пассивно, поднимая то руку, то ногу, когда он торопливо, не слишком умело освобождал ее от одежды. В остальном же в буквальном смысле отдала себя в его руки.

Наконец он полностью раздел ее, уложил на коврик и провел руками по груди, пытаясь захватить пальцами оба соска.

— Это твое тело, — бормотал он, обхватив рукой одну маленькую грудь. — Это… — вторая рука скользнула к бедру, — и это… — первая рука, повторяя изящный изгиб грудной клетки, двинулась к талии, — было здесь все время…

— У нас нет на это времени, — прошептала Жуглет. Вскинув руки, она расстегнула золотую застежку его туники. — Иди ко мне.

Он залился краской.

— Я стесняюсь раздеваться перед тобой.

Она засмеялась.

— Но я уже видела тебя обнаженным.

— Знаю. Это глупо.

— Я закрою глаза.

Так она и сделала. Он поцеловал ее веки.

— Нет, я и так справлюсь.

— Тогда и я тоже.

Она снова открыла глаза.

Ссутулившись под низким потолком, он быстро разделся, опустился на колени и перекинул ногу через Жуглет.

Разглядев выражение его лица, она мягко прикоснулась к его обнаженной груди.

— Да, Виллем. — Это был ответ на его невысказанный вопрос. — Я делала это чаще, чем ты, и со многими. Но поверь, ты самый желанный из всех, кто когда-либо оказывался там, где ты сейчас.

Виллем поцеловал ее в лоб и бережно опустился на нее всей своей немалой тяжестью. Прямо перед глазами у него находилось так хорошо знакомое, бесстрастное лицо Жуглета, в то время как тело ощущало изгибы теплого тела неизвестной женщины. Она раздвинула ноги, и он вошел в нее, почувствовал, как в ответ она крепко обхватила его руками и ногами, увидел, что лицо под ним утратило свою безмятежность, услышал ее вскрики, и все это в полном соответствии с его движениями… Да, он овладел ею, этой женщиной, которая одновременно была его лучшим другом.

Все так запуталось. Ничего более захватывающего он никогда не испытывал.

15 июля

Маркус добрался до замка Орикур в Бургундии поздним утром. Он даже не мог точно сказать, сколько дней отняла у него дорога. Через незнакомые перевалы Вогез его провели воспоминания, инстинкт и прекрасное чувство направления. После дождя, сквозь который он недавно скакал, воздух был свеж и чист, а вот к самому Маркусу это ни в малой степени не относилось.