Это сейчас рай, говорит Таня, а до этого они с мамой резиновые сапоги вообще не снимали, белье никак не высушить было, даже стих придумали: белье стирали мы в субботу, большую сделали работу. Белье висит – не просыхает, а простыня уже чихает…

Они суетятся, перебивают друг друга, обнимаются, хохочут, повизгивают. Надя извлекает из сумки банку тушенки, вязанку сушек с маком, литровую бутылку спирта, купленного на Апраксином рынке, стеклянную тару с протертой клюквой…

– Сегодня клюквянку заделаем! Ты помнишь, какой сегодня день?

– А как же, – отзывается Саша. – Четвертое июля!

– Что такое «четвертое июля»? – спрашивает Танечка.

– Это день, когда мы с твоей мамой стали друзьями. Пятнадцать лет назад.

– В один день стали друзьями? – удивляется вдумчивая Таня.

– Ну знали-то мы друг друга давно, учились в одной группе, даже компания к концу института у нас общая была, но так, на расстоянии – не потягивало нас друг к другу. Я вообще твоей мамаши побаивалась, девушка крутая была, за здорово живешь к ней и не подойдешь…

– Верю, – говорит Таня и яростно чешет комариный укус на голой ноге.

– Не чешись! – одергивает Александра. – Сейчас я значительно человечнее, правда, Надя?

Таня хихикает, косит глазом на Надю.

– А вот прониклись друг к другу совсем случайно, – серьезно продолжает Надя, не ловясь на Сашину реплику, – в ночь на пятое июля… Я тогда историю про линейку рассказала.

Ах, эта линейка! Поворотный, можно сказать, момент судьбы. Не поделись тогда Надя незначительным эпизодом из школьного детства, и не сложилось бы дружбы между ними. Проскользнули бы мимо друг друга по касательной. И совсем бы иная жизнь случилась…

Так вот, про линейку.

Накануне, четвертого июля, гуляли всей студенческой компанией у Камиловой на квартире. Команда была крепко сбитой, проверенной еще стройотрядами и факультетскими смотрами художественной самодеятельности, человек тринадцать – пятнадцать. Только что закончили институт, получили распределение и теперь бурно догуливали свое внезапно, как гитарная струна, оборвавшееся студенчество. Кочевали по пустующим квартирам, благо для родителей наступила пора отпусков. Расставались, необходимо разъезжаясь по домам и по делам, но уже на следующий день неумолимо, как мощным магнитом, тянуло к «своим» – и опять с гитарой через плечо стягивались к очередной «точке сбора». Несколько дней прожили, не вылезая у Симочки, высылая гонца до близлежащей лавки за едой и сухим винцом. Было в этом затянувшемся празднике что-то болезненное. От того так и цеплялись друг за друга, что понимали: не будет больше такого свободного парения, взрослость неизбежна, как зло, а «юность – это возмездие», и осталось кочевому братству жить считаные денечки: а дальше – отдел кадров, пропуска с вклеенной фотокарточкой, вахтер на вертушке. Впрочем, некоторые так и не отлепились друг от друга: именно внутри сообщества Симочка нашла своего Леву, Александра вышла за Вадика, а Надя долго думала над предложением неутомимого бражника Паши, но в результате отказалась и от Пашиной руки, и от ветреного Пашиного сердца.

В разгар пирушки – дело шло к ночи – разгоряченная Александра забежала на кухню, посмотрела на горы грязной посуды, пустой стеклянной тары и других побочных продуктов хорошо проведенного времени и быстро представила реакцию матушки, которая завтра вернется домой после осветляющей душу автобусной экскурсии по Пушкинским местам. Надя Маркова застала ее стоящей посреди разгрома и держащей отбитую ручку от любимой материнской чашки костяного фарфора (фарфор-то зачем, стекла и фаянса им мало?).

– Я помогу тебе убраться, не огорчайся, – сказала Надя.

– Тут уборки до утра!

– Хочешь, я останусь, – неожиданно предложила Надя. – Вдвоем быстро справимся.

Вот так и оказались вдвоем в камиловской квартире, и гадючник разгребли шустро и как-то легко, с азартом даже некоторым. И со спокойной душой, в чистом и убранном (даже ручку к чашке подклеили) сели выпить чаю перед сном.

Сквозь распахнутое настежь окно доносился тонкий запах зацветающего жасмина. Деликатно звякнул в тишине спящего города трамвайчик, унося последнего пассажира. Теплая, светлая, обволакивающая, полная избыточной тугой жизни и смутного томления ночь! Как в такую ночь не помечтать двум барышням, забыв про сон? Как не унестись молодым мыслям в даль светлую, обещающую скорое непременное счастье?.. А что такое счастье, Надя? Это когда ты кому-то нужен и тебя понимают, говорит Надя… И когда ты понимаешь, добавляет Саша, а еще счастье – это творить, иметь дело, которое тебя захватывает, и верного друга…

– И любить, и быть любимой! – подхватывает Надя, воодушевляясь.

– Дружба важней любви, – остужает Саша.

– Почему, Саша?..

– Любовь эгоистична. А дружба – это бескорыстная мысль о другом. Любовь – это Я, а дружба – это ТЫ. Любовь преходяща, настоящий друг – на всю жизнь…

– А мне кажется, если бы я полюбила, то навсегда, – мечтает Надя, – вышла бы замуж и родила бы много детей.

– Брак – конец любви, – заявляет девица Камилова.

– Отчего же?

– Обязаловка!

– Ну зачем же обязаловка, если по любви?

– Потому что ты обязуешься любить, поскольку у него на тебя штамп в паспорте… Конец свободной воле. Обрезание крыльев. Как можно принудить свое сердце любить? Можно только сказать: сегодня я люблю тебя навсегда.

– А верность, преданность что-то значат для тебя?

– Очень даже. В дружбе.

– Любимый человек может быть и другом.

– Это высший пилотаж!

– Ты максималистка?

– «Сверх сил своих стремиться ввысь – на то и небеса». Девиз у меня такой. Это максимализм?

– А что самое ценное в человеке?

– Ум, – говорит Саша.

– Доброта, – говорит Надя.

– Порядочность.

– Отзывчивость.

– Чувство собственного достоинства.

– Уважение к другим. Чувство долга.

– Трусом не быть.

– Быть честной… – говорит Надя. – Хотя честной быть трудно, и храброй тоже.

– А идти вообще имеет смысл только туда, где трудно…

– …Главное, чтобы душа была живая, неленивая…

– «Душа обязана трудиться – и день, и ночь, и день и ночь…»

– Заболоцкий! Я его люблю.

– Я тоже. А знаешь, еще люблю Киплинга «Заповедь»… «Умей принудить сердце, разум, тело тебе служить, когда в твоей груди уже давно все пусто, все сгорело, и только воля говорит – иди!..»

– Какие мудрые стихи!

– А вот это: «Умей поставить в радостной надежде на карту все, что накопил с трудом, и проиграть, и нищим быть, как прежде, и никогда не пожалеть о том…»