Дверь без звука качнулась, в щель скользнула тонкая смуглая женщина. Улыбнулась приветливо, как знакомой, вкатила столик на колесах, уставленный едой – странной, как весь этот дом. Булочки были малы и свернуты трубочками. Колбасы, наоборот, широки, квадратны в разрезе и напичканы мелкими, как иголочки, прожилками сала, цветными приправами, цельными орехами неизвестной породы, темными на вид. Вместо чая мне предлагался кофе с излишне жестким и резким вкусом. Все – чужое.

– Я Мари, ваша горничная, – щебетала женщина, сияя дежурной, неснимаемой улыбкой и мурлыкая еще сильнее, чем Шарль. – Я вас буду одевать. Мсье де Лотьэр приказал подобрать вам платье. Он все про вас знает, – доверительно шепнула служанка. – Он к вам благоволит. Вы так ужасно болели, так кричали и плакали. Он сказал: «Бедное дитя должно чувствовать себя у нас как дома». О, вы будете потрясены. Я надеюсь. Я сама покупала. Это так странно и так дорого, что вы должны быть потрясены.

– А меня зовут Бэкки, – попробовала я вставить хоть пару слов.

– Знаю, – кивнула она. – Тут теперь все знают вас, и мы вас спасем, это наш долг. Мы во Франконии живем свободно, у нас республика. У нас нет тирании Вдовы, мертвой старухи, которая хуже демона. У нас даже магия под запретом, поскольку недопустимо управлять сознанием людей и силами природы. Либертэ – понимаете?

Я кивнула. Это слово у них означает «свобода». И оно же, вот парадокс, означает нарушающий права общества свод запретов и ограничений для отдельной личности. Может, у нас и диктатура, но в пансионе «Белая роза» преподают превосходно, и я знаю на их языке побольше слов, чем одно «либертэ». Но я об этом не скажу, потому что мы с Потапычем, он сам так сказал, патриоты. Мы Вдову не особенно любим, но говорить гадости о ней, а тем более о нашей Ликре никому не позволяем. Нас лучше не злить.

Платон Потапович зимой устроил преизрядный скандал. Он вышел из ресторана и уже садился в свои сани, когда следом высыпала из общего зала целая группа торговцев-англов. Они были, мягко говоря, несколько пьяны. Точнее, так согреты обманчиво легкой для питья медовухой, что додумались кричать в голос, что погода в ликрийской столице мизерэбл. И сама столица такова же. И страна в целом… Потапыч слушал молча и внимательно, иногда кивал и задумчиво хмурился. При таком покладистом слушателе англы раззадоривались все больше. На улице было пусто и темно – второй час ночи. Потапыч взялся довезти случайных знакомых до гостевого дома, чтобы их не обидели ненароком. Места ведь дикие – мизерэбл…

Скандал разразился неделю спустя, когда англов хватились их компаньоны. Искали повсюду, от сточных канав и притонов до наиболее дорогих гостевых домов. У нас преступность довольно низкая, а уж исчезновение пяти иноземцев – случай небывалый. Полицейские упрямо прочесывали склоны вдоль путей и склады, невежливо и настойчиво заглядывали в спальни сладких вдовушек, допрашивали нищих и уличных девок. Пусто! Бедолаг признали пропавшими без вести и уплатили, согласно закону, страховую сумму семьям не сбереженных в нашей земле иноземцев.

В конце лета они вернулись, живые и бодрые, утратившие акцент и неприязнь к порядкам в Ликре вместе с прежней бледной и нежной кожей ладоней, которая сошла, сменившись крепкими рабочими мозолями. Сами были похудевшие, с пушистыми смешными бородами сельского стиля, в опрятной путейской одежде. Дружно написали объяснения: в пьяном виде добровольно завербовались на лесоповал. Претензий не имеют ни к стране, ни к наемщику лично. Отдельной строкой вывели без помарок: «Дивной погодой и мудрыми законами Ликры весьма довольны».

Слезно благодарили Яшу, как всегда корректного и спокойного, за бесплатные билеты в первый класс на экспресс до самого берега океана. И еще за билеты на пароход до их островной родины… Им-то что! Потрудились, денег подзаработали, о стране узнали много нового. А Яша потом три дня ходил зеленый и злой. Начальник тайной полиции, плакался мне Яша, ворвался в кабинет Потапыча и попытался его арестовать. Обычно Оттович и наш Мих ругаются от силы часа два, но тут не утихали более суток. Пили, скандалили. Мирились, снова звали каждый свою охрану и угрожали врагу и всей его родне…

У нас не скучно, у нас даже соседей попрекают с подначкой. Не так, как эта Мари: сухо и деловито, горя внутренним убеждением. Республика у них, видите ли… Ну и пусть. А паровозы они закупают у Потапыча. И войной они на нас ходили лет сто назад, да все одно зубы обломали.

Вообще, любезность Мари меня позабавила. Врать она умела плоховато, часть слов пробормотала скороговоркой. От души же было сказано, что я тяжело болела. Еще о платье и либертэ…

Успокоившись и припомнив хорошее, а заодно избавившись от нелепой неловкости в отношении Шарля, я стала осторожно шевелить руками, двигать головой, потягиваться. Сперва выходило кое-как, но постепенно я ожила, даже смогла самостоятельно сесть в постели. Мари перестала бормотать о парламенте и пользе всеобщего избирательного права, подошла к одной из гобеленовых панелей и торжественно… открыла ее. Это оказался даже не шкаф, а целая гардеробная комната, глубокая и широкая. Оттуда худенькая горничная выволокла массивную одежную вешалку на трех гнутых ножках. Нырнула в тень снова – и вернулась, триумфально держа на вытянутых руках платье. То самое, из витрины ателье Валентины Ушковой. Что тут добавишь? Мари оказалась права: я действительно была потрясена. Я смотрела на мечту, ставшую вдруг доступной. Невесть откуда взялись силы, чтобы одеться и, приняв предложение горничной, выйти на балкон подышать свежим воздухом. Помимо платья для меня заготовили шубку, сапожки, перчатки и шляпку. Нарядов было несколько, и все хороши. Но шедевр Ушковой…

Платье из ткани цвета хмурого моря, серо-бирюзового, с глянцевым отливом. Отделанное сложной фактурной кожей, матовой и благородной, обнимающей плотно, но, в отличие от любого корсета, не сдавливающей тело и не сбивающей дыхание. Оно сидело так, словно шилось для меня, по личной мерке. Платье смотрелось безупречно, я даже не сразу сообразила, что цвет у наряда в витрине был несколько иной, да и кожа отличалась. Не подавая виду, я изучала оригинал часами и знаю его особенности досконально. Покрутившись еще разок перед высоким зеркалом, я накинула шубку и вышла на балкон. Там, в кресле, уже сидел Шарль. Он давно меня ждал, судя по нахохленному виду. Не иначе он теплолюбив и нашу зиму находит излишне холодной.

– Не желаете ли глинтвейн? Это арьянский напиток, однако для зимы он подходит куда лучше нашего вина, – предложил великолепный кот.

– Охотно, благодарю. – Я села в соседнее кресло. – Шарль, не сердитесь на меня. Я просто не верю в бескорыстие таких масштабов. Это нелогично.

– А если я скажу, что моя доброта сполна оплачена? – нехотя отозвался он, и лицо его дрогнуло. – Бэкки, как вы полагаете, приятно ли мне, человеку достойного происхождения и не самого дурного воспитания, упоминать, что меня купили? Я предпочел бы смолчать, но вы не оставляете мне такой возможности.

– И кто же платит за все? – заинтересовалась я.

– Бэкки… – Он обернулся ко мне, и я снова окунулась в непостижимую синь его взгляда. – Мари вам уже говорила, что у нас республика? Не сомневаюсь, ведь это ее любимая тема. Мой дед лишился немалых доходов и двух имений, когда победила революция. Еще он лишился головы, что гораздо страшнее. Я маркиз по происхождению, но кому это интересно? Работаю тут на ничтожной протокольной должности, и меня может купить человек, дед которого торговал пенькой и дегтем.