— Помогаю.

— А з бальшавиков никога не бачыв? — продолжил общение полицай.

— Та никага, уцякли усе… — По тону было понятно, что «дядька Остап» не сильно жалует вопрошавшего.

«Пора нам покидать этот праздник жизни, а то еще проколемся на чем-нибудь. Или у Зельца нервы не выдержат». — Я заметил, как побелели костяшки руки, которой сержант сжимал «наган».

— Luke komm! Los geht's,[51]— позвал я Саню.

Сделав ручкой полицаям, я сел на мотоцикл, а Саня запустил движок.

Когда деревня осталась метрах в ста за спиной, Саня остановил мотоцикл и сказал, обращаясь к Дымову:

— Сержант, ты револьвер-то спрячь.

— Сволочи! Предатели! Почему вы их…

Бац! — оглушительная пощечина прервала его.

— Оттого, что у нас — другое задание. А если тебе нервы не позволяют, то давай, слезай! И топай обратно в лагерь.

— Но ведь они… Да… — похоже, что Зельц сам не знает, что же там «они»…

— Кстати, Антон, ты ничего странного у этого крестьянина не заметил? — обратился Люк ко мне.

— Что-то такое было, но я не могу сформулировать.

— Бинты окровавленные у него на заборе, вот что!

— Точно! Думаешь, дед прячет кого?

— Скорее всего…

— Получается, мы деда отмазали от полицаев?

— Выходит, что так.

— Надо будет этого Остапа проверить на обратной дороге.

— Не загадывай.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился ко мне Дымов, — это что же, мы так и будем от всякой сволочи прятаться?

— Слушай сюда, сержант, — опередил меня Люк, — ты думаешь, когда мы там… «за речкой», в засаде лежа, видели, как ду… басмачи пленным глотки резали, нам легко было? Ну, постреляли бы мы их, но главари ушли бы! Это война, сержант, и не всегда она простая и честная!

Дымов от такого напора сник, но потом взял себя в руки:

— Слушаюсь, товарищ лейтенант госбезопасности!

— Вот и отлично… — устало проговорил Люк. Как мне показалось, ему самому очень не хотелось отпускать полицаев живыми.

— Кстати, Антон, а ты не в курсе, что это за БНС такое?

— Белорусская народная самозащита, если меня память не подводит. Полицаи обыкновенные. Хотя вроде они на польских территориях еще до войны резвились.

— Ну, ничего, мы еще с ними пообщаемся! — угрожающе произнес Саша и, обращаясь уже к Зельцу, добавил: — Это я тебе, сержант, обещаю.

* * *

…Удачно выскочив на шоссе, идущее на юг, мы без особых проблем проехали около пяти километров. Впереди показалось крупное село, которое мы опознали как Лусково. Уже за километр от села стало понятно, что оно занято противником: многочисленные машины и мотоциклы стояли у домов, сновали курьеры конные и моторизованные, группа солдат устроила постирушку в речке, протекающей у села.

Наклонившись к Люку, я спросил:

— Что, попробуем проехать в стиле «Улыбаемся и машем» или развернемся и двинем в объезд?

— Похоже, что там не меньше, чем батальон квартирует! — крикнул в ответ Люк и, притормозив, пошел на разворот.

Тремя километрами раньше мы видели проселочную дорогу, уходившую в нужном нам направлении. Я помахал рукой водителю немецкого грузовика, ехавшего в сторону Лусково, удивленно наблюдавшему за странными маневрами «гаишников». Я бы тоже удивился: вначале обгоняют тебя, несясь на скорости в полсотни километров в час по разбитой дороге, а потом, не доехав до крупного села, разворачиваются и метеором уносятся в обратную сторону. Будем надеяться, что вселенская нелюбовь водителей к «инспекторам дорожного движения», какую бы они ни носили форму, заставит немецкого водилу только покрутить пальцем у виска и не задумываться над странностями нашего поведения.

Сделав крюк в десяток километров, мы наконец приблизились к цели нашего путешествия. Судя по ориентирам, сейчас наша команда была у деревеньки со смешным названием Стаховщина: сразу после нее дорога, по которой мы ехали, сворачивала на запад и выходила на то самое большое шоссе, мост на котором мы собирались взорвать. До объекта было меньше километра, и Люк, поглядывая в бинокль, начал зарисовывать подходы и систему охраны. Мы же с Зельцем изображали бурную деятельность по ремонту нашего транспортного средства. Возня в прорезиненном мотоплаще привела к тому, что я взмок так, как будто посидел в парилке. Упарившись, я окликнул Сашу:

— Эй, геноссе, ты скоро там?

— Потерпи пару минут… — не отвлекаясь от рисования, пробурчал он.

И действительно, не прошло и пяти минут, как он спрятал блокнот в нагрудный карман и вернулся к мотоциклу.

— Ну, что высмотрел? — спросил я его.

— А то ты сам не видел? — вопросом на вопрос ответил Люк.

Я тоже рассматривал мост в бинокль, но, конечно, не так тщательно, как Сашка.

— Судя по всему, наши трюки у Боублей их не насторожили. Те же два поста, подходы по берегу колючкой не огорожены…

— Сколько войск по шоссе прет, видел?

— Много, и что?

— А то, что здесь на шару проскочить не получится, вот что!

— Подползем, а то и подплывем тихонечко, как диверсантам и положено, — оптимистично предложил я.

— Проблема в том, что у нас замедлителей нет, а рвать его без замедления — это самоубийство, а не акция.

— Ну, ребята что-нибудь придумают…

Бросив последний взгляд на запруженное колоннами шоссе, мы, быстренько посовещавшись, решили ехать параллельно ему, рассчитывая выбраться на местную дорогу, пересекавшую реку Вяча у села Мочаны.

Еще несколько километров, переправа вброд у разрушенного бомбой моста, и мы в Мочанах. Как выяснилось, на тот берег Вячи моста нет, но ходит паром, а переправа охраняется местными полицейскими. Понадеявшись на свое знание языка и внушительный внешний вид, мы подъехали к дому паромщика.

На звук мотора из домика выбрался сам Харон местного разлива — чуть сутуловатый мужик лет тридцати пяти, с помятым лицом какого-то нездорового, желтоватого цвета. Торопливо стащив с головы кепку, он прижал ее к груди и затараторил:

— Ой, господа официры, доброго вам дня. На тот берег вам? А бумага е? Папирен, я говорю…

«От те нате, пропуск нужен. Интересно, право слово». Я слез с мотоцикла и, достав из кармана зольдбух покойного ефрейтора, чей автомат висел у меня на плече, взмахнул им в воздухе, произнеся:

— Фельджандармери! Шнелле, шнелле![52]