Мне было несложно втереться в доверие к Фрэнсис, бывшей подружке Вентерса. Она ненавидела Вентерса с такой силой, что сумела внушить мне любовь, хотя и не привлекала меня ни в каком другом отношении.

Выследив её, я как бы случайно встречался с ней на дрянных дискотеках, где играл роль очаровательного и предупредительного поклонника. И разумеется, сорил деньгами. Она быстро вошла во вкус: вероятно, она ещё не встречала ни одного порядочного мужчины и не была приучена к деньгам, живя подачками и в одиночку воспитывая ребёнка.

Самый трудный момент наступил, когда дело дошло до секса. Я, конечно, настаивал на том, чтобы надеть презерватив. Опередив меня, на рассказала мне о Вентерсе. Я благородно заявил, что полностью доверяю ей и готов заняться любовью без презерватива, но мне хотелось рассеять её сомнения, и я честно признался, что у меня были связи с несколькими людьми. Учитывая её опыт общения с Вентерсом, такие сомнения у неё обязательно были. Когда она расплакалась, я подумал, что всё испортил. Однако её слёзы были вызваны благодарностью.

— Ты действительно хороший человек, Дэви, ты знаешь об этом? — сказала она. Если б она только знала, что я собирался сделать, то не была бы столь высокого мнения обо мне. Мне стало муторно, но как только я вспомнил о Вентерсе, это тяжёлое чувство улетучилось. Я понял, что смогу с ним справиться.

Я рассчитал время так, чтобы мои ухаживания за Фрэнсис совпали с серьёзной болезнью Вентерса и его последующим пребыванием в приюте. Вентерса могла доконать любая из целого ряда болезней, но лидировала среди них пневмония. Вентерсу, подобно многим ВИЧ-инфицированным, прошедшим через героин, удалось избежать жутчайшего рака кожи, который более распространён среди голубых. Основным конкурентом его пневмонии был обширный стоматит, поразивший его горло и желудок. Сам по себе стоматит, возможно, и не задушил этого ублюдка до смерти, но вполне мог бы помочь додушить его, если бы я не поторопился. Его состояние стремительно ухудшалось, на мой взгляд, даже чересчур стремительно. Я побаивался, что этот мудак отбросит коньки, прежде чем я успею осуществить свой план.

Возможность предоставилась как раз вовремя: в конце концов, это был наполовину расчёт, а наполовину везение. Вентерс, эта сморщенная кучка из кожи и костей, продолжал бороться. Доктор сказал: «Теперь со дня на день».

Я предложил Фрэнсис посидеть с ребёнком. Я убедил её пойти погулять с подружками. Она планировала выбраться в гости в субботу вечером, а меня оставить дома вместе с сыном. Я не мог не воспользоваться такой прекрасной возможностью. В среду, накануне того знаменательного дня, я решил навестить своих родителей. Я собирался рассказать им о своём здоровье и знал, что это будет, вероятно, мой последний визит к ним.

У родителей была квартира в Оксгэнгсе. В детстве этот район казался мне таким современным. А теперь он стал странным, барачным пережитком прошедшей эпохи. Дверь открыла старушка. На секунду она замерла в нерешительности. Наконец, она поняла, что это я, а не мой младший брат, и поэтому её кубышке ничего не угрожает. Она радушно приняла меня, хотя её восторг был вызван всего лишь облегчением.

— Здра-авствуй, дружок, — пропела она, торопливо впуская меня.

Я понял причину спешки — показывали «Улицу коронации». Видимо, Майк Болдуин уже столкнулся со своей сожительницей и любовницей Элмой Сэджуик, и ему пришлось рассказать ей о том, что он без памяти влюбился в богатую вдову Джэкки Ингрэм. Майку больше ничего не оставалось. Он был пленником любви — внешней силы, которая заставляла его поступать так, а не иначе. Как сказал бы Том, я мог ему «сопереживать». Я был пленником ненависти — силы, которая была столь же требовательной начальницей. Я сел на кушетку.

— Здравствуй, дружок, — эхом повторил старик, закрывшись от меня номером «Ивнинг ньюс». — С чем явился? — спросил он устало.

— Да так.

Ничего особенного, папаша. Кстати, я не говорил тебе, что я ВИЧ-инфицированный? Видишь ли, это сейчас очень модно. В наше время иммунная система просто обязана быть нарушенной.

— Два миллиона китаёз. Два миллиона этих пидорасов. Вот, что мы получим, после того как Гонконг отойдёт к Китаю, — он сделал глубокий выдох. — Два миллиона узкоглазых китайчат, — сказал он задумчиво.

Я ничего не ответил, не желая попадаться на эту удочку. С тех пор, как я поступил в университет и забросил «доброе ремесло», как его по привычке называли мои родители, старик стал играть роль махрового реакционера, а я — революционного студента. Поначалу это было смешно, но с течением лет я вырос из своей роли, а он ещё теснее с ней сжился.

— Ты фашист. Всё это из-за неудовлетворительного размера пениса, — весело сказал я ему. «Улица коронации» внезапно ослабила тиски, в которых держала душу моей мамы, и она повернулась к нам с хитрой ухмылкой.

— Не городи чепухи. Уж я-то доказал свою мужскую силу, — воинственно возразил он, намекая на тот факт, что я умудрился дожить до двадцати пяти лет, не обзаведясь при этом ни женой, ни детьми. На какой-то миг мне даже показалось, что он сейчас вытащит свой член и наглядно докажет, что я не прав. Но он не придал значения моему замечанию и вернулся к своей излюбленной теме: — Как вам понравятся два миллиона чурок на вашей улице? — Я подумал о слове «чурка» и представил себе груду металлолома, лежащего на улице. Эту сцену я наблюдал каждое утро в воскресенье.

— Порой мне кажется, что я это уже где-то видел, — высказал я вслух свои мысли.

— Ну вот, — сказал он таким тоном, будто я принял его точку зрения. — А тут ещё два миллиона на подходе. Как тебе это понравится?

— Ну, так все два миллиона и свалят на Каледониан-плейс! В дэлрийском гетто и без того яблоку негде упасть.

— Смейся, смейся. А с работой что? Уже два миллиона безработных. А жильё? Все эти несчастные пидоры, что живут в картонном городке. — Господи, как он меня достал. Спасибо маме, могучей хранительнице ящика для мыла, за то, что вмешалась.

— Эй вы, замолчите! Я телевизор смотрю!

Извини, мамаша. Я знаю, что немножко эгоистично с моей стороны, со стороны твоего ВИЧ-инфицированного отпрыска, требовать у тебя внимания, когда Майк Болдуин делает важный выбор, который определит его будущую судьбу. Интересно, с каким бы старым, странноватым чувачком захотелось перепихнуться этой сморщенной постклимактерической шлюшке? Не переключай канала.

Я решил не говорить им о ВИЧе. Мои родители придерживаются не очень-то прогрессивных взглядов на эти вещи. А может, и не придерживаются. Кто их знает? Во всяком случае, я не чувствую себя готовым к этому. Том всегда призывал нас пребывать в гармонии со своими чувствами. А я чувствовал, что мои родители поженились в восемнадцать лет и произвели на свет четырёх орущих сосунков, когда были в моём возрасте. Они и так уже думают, что я «голубой». Упоминание о СПИДе только укрепит их подозрения.

Вместо этого я выпиваю банку «экспорта» и спокойно говорю со стариком о футболе. Он не ходил на стадион с 1970 года. Ноги ему заменил цветной телевизор. Двадцать лет спустя появилось спутниковое телевидение, которое окончательно расправилось с его ногами. Тем не менее он считал себя экспертом в этой области. Мнения других его не интересовали. Во всяком случае, попытка их высказать была пустой тратой времени. Здесь, как и в политике, он, в конце концов, приходил к точке зрения, прямо противоположной той, которую отстаивал вначале, и выражал её всё таким же скрипучим голосом. Нужно было всего-навсего не перечить ему, и тогда он постепенно договаривался до того, что высказывал ваши собственные мысли.