– Вы пришли!

Ее приветствие сбило Аластера с толку. Благодарность в ее голосе задела какой-то маленький, нежный и уязвимый уголок в его душе. Привыкнув к темноте, Аластер увидел, что Оливия стоит в двух футах от него – вся грязная, с прилипшей к юбкам соломе, а на ее раздувшейся правой щеке темнеет синяк.

– Как вы узнали, что я здесь? – хрипло спросила она.

– Это не важно.

«Она размахивала пистолетом, – сообщил ему начальник тюрьмы. – И угрожала убить каждого, кто попробует к ней прикоснуться».

Теперь Аластер понял причину той болтовни. Испытывая нехватку настоящих убийц, возможно, даже каннибалов, публика постесняется говорить о том, что в полиции избили женщину.

Аластеру стало стыдно. Того, что полиция, святая обязанность которой защищать, позволяет себе ударить девушку… Его обожгло презрением.

Герцог едва сдержал желание подойти к ней, приподнять ее подбородок и в тусклом свете, проникающем в камеру через окно, осмотреть ее глаза, чтобы убедиться в том, что они не тронуты. Она его обворовала. Сделала из него глупца. Лгала ему. Она этого заслужила. Не его дело – защищать ее.

– Я могу вам помочь, – заявила Оливия. – Теперь вы мне верите?

Герцог почувствовал, как изгибается его губа – в нем поднималась животная реакция на эти слова. Она может помочь ему? Она решила в одиночку справиться с Бертрамом. И теперь видит, как все повернулось.

«… если бы вы показали им хотя бы половину той своей сущности, которую демонстрируете мне, то Бертрам, возможно, не стал бы проблемой, с которой я должна справиться».

Аластер понял ребячливость собственного гнева. Он устал от того, что Оливия повергает его в смущение.

Руки Оливии нервно сжали складки на юбках.

– Пожалуйста, – сказала она. Костяшки на ее пальцах были сбиты в кровь. Она ударила кого-то кулаком? Или – живая картина этого внезапно предстала перед внутренним взором Аластера – они волокли ее? Может, она хваталась за гравий, за стены, чтобы спастись…

Марвик заскрежетал зубами.

– Очень хорошо, – пробормотал он. – Скажите мне, Оливия, почему мне не следует оставлять вас тут, чтобы вы здесь и сгнили?

Ее губы задрожали. А потом силы внезапно оставили ее. Оливия упала на солому, но прерывистое дыхание, вырывавшееся из ее груди, сильно смахивало на облегчение. Но он же не обещал помочь ей! Он должен сообщить ей об этом.

Однако вместо этого Аластер тоже опустился на колени и взял ее под локти.

– С вами все в порядке?

– Чьи это слова? Чье беспокойство?

– Да, – прошептала она.

Герцогу захотелось крепче сжать ее руки. Потому что к нему неожиданно пришло понимание: это он беспокоится о ней. Она является предметом его тревоги. Он больше не собирается прятаться в темноте, потому что она вывела его из тьмы. И он не будет скрываться даже от себя самого.

Черт возьми! Она же воровка! Она обманула его! Обокрала!

Но это Оливия вывела его в сад. Продемонстрировала Аластеру такую отвагу, какой ему оставалось только восхищаться.

Издав какой-то сердитый звук, он отпустил Оливию.

– Не лгите мне, – сказал он. – С ложью покончено. Или вы будете говорить мне правду, или вообще ничего не говорите. Итак, скажите мне: с вами все в порядке?

Оливия сглотнула – шумный звук в пересохшем горле. Ее взор метнулся от Марвика к двери, пробежал по маленькой камере, и в ее взгляде появилось какое-то странное выражение недоверия, как будто она только что поняла, где находится, но не верила своим глазам.

– Да, – неуверенно пробормотала она. – И я расскажу вам… все. Но быстрее! Как только Бертрам поймет, что я здесь…

Ее неприкрытый страх задел какую-то струну в душе герцога. Он услышал внутри себя звук, полный ужаса и удивления, и этот звук эхом разнесся по всему его телу. Как он умудрился не заметить ее страх раньше? В своей спальне, где он был груб с нею, ему показалось, что она боится его. И только сейчас Марвик понял, что ошибался.

Он никак не мог осознать это. Она так боится Бертрама? Когда-то Аластер не мог понять, почему его жена выбирала себе таких любовников – и больше всех его недоумение вызывал Бертрам, – и вот теперь он не мог понять страха Оливии. Перед герцогом она даже ни разу не дрогнула. А вот теперь при одном лишь упоминании Бертрама задрожала.

Марвик снова схватил ее за руки. Его пальцы сжались на ее гладкой коже; ему хотелось ощупать ее в поисках не видимых глазу ран, потому что она лгунья, и он не может поверить ни единому ее слову, даже ее заверениям в том, что с нею все в порядке.

Их глаза встретились. Конечно, от него она взора не отведет.

– Скажите мне, почему вы так боитесь этого мерзавца? – спросил герцог. – Что, по-вашему, он может сделать с вами?

Оливия подняла вверх лицо, показывая ему подбородок Бертрама, волосы Бертрама, которые спутавшимися кудряшками липли к ее вискам. Но глаза у нее были свои, цвета океанской лазури, голубизны пророческих небес, безоблачного лета.

– Он убьет меня, – прошептала она. – Однажды он уже пытался это сделать.

Аластер выпустил ее. Отшатнулся. Это абсурдно! Да Бертрам от одного удара рухнул без сознания. И она считает его убийцей? Человек не убивает собственное дитя.

Но не мог же Аластер спорить с ней из-за этого. Ее уверенность в этом проявилась в цвете лица, в отчаянии, наполнившем глаза. Видеть Оливию в таком состоянии, после того как она ни разу не вздрогнула перед ним…

Аластер протяжно вздохнул. Ярость, смущение, удивление… – его обуревали разнообразные чувства, но он был не в состоянии осмыслить ни одно из них.

Он понял, что пытается нащупать еще один вариант развития событий. Но в голове не было ничего, кроме интуиции, его прогнившей интуиции, которой хотелось разбить что-нибудь. Или связать Оливию, закутать ее в газ и запереть где-нибудь, где он сможет изучать ее до тех пор, пока не поймет… что-нибудь. Что-то важное, чему он пока не может дать имя.

Аластер заставил себя посмотреть на нее. Это нетрудно. Вот оторвать о нее взгляд – это совсем другое дело. «Кто ты?»

Чего-то не хватает.

– Где ваши очки?

– Они их раздавили.

К Марвику снова вернулся гнев, он кипел, обжигал его. Как глупо: чтобы хорошо видеть, очки ей вовсе не нужны.

Отвернувшись, он ущипнул себя за переносицу. Понял, что смотрит на дверь. С этого места она еще больше казалась реликтом древних эпох. Потеки ржавчины походили на кровь. Вмятины на ней появились – его внутренний взор оценивал эту возможность – в тех местах, где прошлый узник снова и снова бился о дверь головой, изнывая от желания выйти отсюда.

Господи, почему Оливия так одинока? Как случилось, что она благодарна видеть его здесь? Каким образом ее чертов папаша допустил, чтобы она попала в такую переделку?