Одну меня, понятное дело, домой не пустили, но пока мы ехали, агенты всем своим видом показывали, что они думают обо мне и моих манерах, о своей теперешней работе в целом и нашей стихийной поездке за город в частности.

— Скажите спасибо его светлости. Если бы не его надо мной магические манипуляции, вы бы даже не узнали о том, что я моталась в Монтруар, и мы бы сейчас сидели за столом и наслаждались кулинарными шедеврами моей поварихи.

— Мы бы всё равно узнали, — хмуро отозвался Кэрролл, сверля меня таким взглядом, словно из последних сил боролся с желанием прикопать меня в ближайшей посадке. — Его светлость поступил правильно, наложив на вас чары.

— Неужели?

Теперь мне хотелось прикопать где-нибудь Кэрролла.

Агент мрачно кивнул:

— Вы подвергаете себя опасности и даже этого не понимаете.

— Быть может, я бы и поняла, если бы вы или Кристофер хотя бы что-то мне рассказывали. Но вы играете в свои шпионские игры, а меня рассматриваете всего лишь как досадную обузу.

— Это не так, — смутилась «вторая половина» Кэрролла.

Не скажу, что лучшая. Я бы их обоих отнесла к худшим.

— Дорогой Одли, думаете, я не знаю, как вы относитесь к своему теперешнему назначению? Все ваши эмоции написаны у вас на лице. Вы меня с трудом переносите, и я, признаться, испытываю к вам то же самое. Мне навязали вас, вам — меня. Я устала чувствовать себя пленницей, но терплю. И вам ничего не остаётся, как поступать точно так же до дальнейших распоряжений вашего начальника и моего деспота-мужа. Поэтому уж простите меня за мой каприз, но я хочу побывать дома. Сегодня. И мне всё равно, что вам это доставляет неудобства.

В обществе этих двух бук о прогулке по окрестностям и любовании закатом не могло быть и речи. К тому же, когда добрались до Монтруара, солнце уже благополучно скрылось за горизонтом, а бродить в густых сумерках по просёлочной дороге — так себе удовольствие. Ветер, как назло, нагнал грозовые тучи. Начал накрапывать дождь, с наступлением вечера заметно похолодало, и настроение тоже больше не располагало к вечерним променадам.

— Оставайтесь здесь, я ненадолго, — велела агентам.

Приподняв воротник жакета, чтобы хоть как-то защититься от ветра, вышла из экипажа и поспешила к крыльцу. Ворота нам открыл привратник, Проспер, служивший ещё у моего деда. Он единственный остался в Монтруаре, а не отправился по воле Грейстока в незапланированный отпуск.

— Рад видеть вас, ваше сиятельство, — улыбнулся пожилой мужчина, помогая мне выйти из экипажа.

И я ответила ему такой же тёплой улыбкой, а уж его ко мне обращение, как к графине, приятно согрело сердце.

— Как дела, Проспер? Дом сильно пострадал от нашествия рабочих?

— Есть немного, — кивнул привратник. — Но обещают уже скоро всё закончить.

— Хорошо бы…

Кивнув Просперу, поднялась по ступеням крыльца и толкнула двери, борясь с желанием зажмуриться. Так боялась увидеть в стенах, которые с детства горячо любила, разруху. Не скажу, что увиденное меня порадовало, но пугаться я всё же не стала. Дом Грейстока сейчас тоже не в лучшем состоянии, но ведь скоро станет как картинка из модного журнала. И Монтруар, обновлённый и исцелённый, тоже засверкает. Надо будет прислать сюда Лейта, пусть поделится своими идеями. Мы с Генри легко нашли общий язык, вкус у него идеальный. Главное держать в узде его фантазию (в отличие от дома Кристофера, который хотелось сжечь и отстроить заново, менять что-то кардинально в Монтруаре я не собиралась) и всё будет замечательно.

Вооружившись обнаруженной в холле керосиновой лампой, я отправилась осматривать первый этаж. Вскрытый паркет, проплешины на стенах, затянутая в чехлы мебель — казалось, этот дом уже давно необитаем. Как будто с тех пор, как я уехала, прошло не две недели, а целое столетие. Гостиная, музыкальная комната, зимний сад — любимое мамино место: всё мрачное, тёмное и какое-то пустое. Дом производил угнетающее впечатление, но я запретила себе расстраиваться. Решено! Так и сделаю. Завтра же попрошу Генри наведаться в Монтруар. Вместе мы вдохнём в этот особняк новую жизнь.

Проведя ревизию первого этажа, отправилась изучать второй. Прежде чем заглянуть к себе в спальню, решила осмотреть левое крыло. Гостевые комнаты, библиотека, отцовский кабинет. Сто лет в нём не была. Помню, в детстве у меня имелась вредная привычка вбегать к отцу без стука. Он всегда на меня за это сердился, правда, больше шутливо, чем по-настоящему, и всё грозился, что накажет. Вот только никогда не наказывал.

После его смерти я обходила эту комнату десятой дорогой. Как и спальню родителей. Просто не находила в себе силы туда заглядывать. Там всё напоминало о них: каждая безделушка, каждая вещь. С тех пор как их ограбили и убили прошло два года, а я так и не смогла их отпустить. Вся их одежда, все мамины украшения — всё осталось нетронутым. Хранилось в спальне. Знаю, это глупо: они ведь не уехали, а умерли, и никогда не вернутся. Но я никак не могла заставить себя расстаться с тем, что напоминало о них.

Наверное, даже хорошо, что Кристофер обнаружил эту мерзость. Появился повод отреставрировать дом, начать всё заново в каком-то смысле.

Поколебавшись, всё-таки вошла в отцовский кабинет. Здесь всё было, как раньше, ничего не изменилось: массивная мебель, тяжёлые охровые портьеры, сейчас плотно задёрнутые; стеллажи, полные книг, и даже стеклянное пресс-папье с позолоченным ободком — всё осталось на своих местах. Всё, за исключением самого главного.

Здесь больше не было моего отца.

Поставив на стол лампу, опустилась в родительское кресло, провела ладонями по широким подлокотникам, ощущая под пальцами шероховатую, местами потёртую кожу. Знакомый запах витал в комнате. Отец много курил, и табачный дым, казалось, навсегда въелся в стены и мебель кабинета. Это был его запах. Каждая здесь вещь, каждый предмет напоминали о нём.

Сама не знаю, что тогда на меня нашло. Наверное, за время, проведённое в поисках шкатулки, у меня выработался своеобразный рефлекс: если вижу ящик, надо обязательно открыть, заглянуть, изучить. Первый, второй, самый нижний… Везде бумаги, письма, какие-то газеты. Старый гроссбух, перетянутые чёрной лентой визитные карточки и снова письма. По-видимому, отец хранил всё, что только можно было хранить.

Изучив последний ящик, я задвинула его обратно. Откинувшись на спинку кресла, прикрыла глаза. Скользнула руками по подлокотникам, рисуя на них невидимые узоры, машинально про себя отмечая, что с правой стороны шов чуть надорван.

Нет, всё-таки уже давно следовало задуматься о ремонте, поменять или хотя бы отреставрировать мебель, решить, что делать с вещами родителей.

Думая о том, что я должна была сделать, но так и не сделала, сунула палец в образовавшееся в шве отверстие. Стежки на коже рвались, будто рассыпаясь. Наверное, этому креслу пора на свалку, а мне — домой к Грейстоку. Уже поздно, а завтра очередной полный забот день и…