Вечером в своей комнате Далгат попытался честно проанализировать ситуацию и пришёл к выводу, что Имран ни в чём не виноват. Во-первых, он не имел понятия о чувствах Далгата. Во-вторых, он сам явно был влюблён в Фариду и все последние дни буквально летал, переполненный радостным возбуждением.

Далгат понял, что во всём виноват только он сам. Нечего было тянуть с разговором, стесняться, колебаться, а следовало давно признаться ей во всём. Вот и дотянул до свадьбы.

Юноша поклялся закрыть для себя тему Фариды, но даже после этого ещё долго не мог заснуть, думая о девушке и вспоминая её лицо в обрамлении белого шифонового покрывала.

Шахри нездоровилось. Хворь подкралась неожиданно, начавшись с лёгкого недомогания, какие женщина привыкла не замечать. Нытья она не жаловала и потому не стала обращать внимание на периодические приступы слабости, пока однажды не удивилась неприятно, заметив, что слабость всё усиливается. Как-то утром она не смогла подняться с постели, и обеспокоенная Айша, неотлучно находясь рядом, пресекала все её попытки встать и приняться за дела.

С всёвозрастающей тревогой она всматривалась в бледное лицо подруги с заострившимися чертами и скорбно опущенными уголками губ. Ей было страшно. Жизнь то и дело преподносила ей тяжёлые моменты, связанные с утратой близких, и Айша давно уже приучила себя относить все невзгоды к каре за ослушание родительской воли, и теперь её сердце сжималось от нехороших предчувствий, и она гнала их от себя, моля Бога сохранить ей Шахри, заменить которую не мог никто.

Бог, однако, не пожелал внять её мольбам, и однажды Шахри ослабела настолько, что не смогла подняться с постели и осталась лежать. Измученная болью, идущей откуда-то из глубины живота, она смотрела на подругу ввалившимися глазами, в которых сквозила тоска, и, как могла, сдерживала стон, мучаясь ни на минуту не проходившей болью.

– Пришла моя пора, я это чувствую, – с трудом произнесла Шахри однажды утром после очередной бессонной ночи. – Мы с тобой никогда не говорили друг другу громких слов… А теперь я хочу сказать… Спасибо Аллаху, что у меня есть ты! Ты всегда была для меня больше, чем подруга, и больше, чем сестра. Ты – моя половинка. Вместе мы прожили жизнь, и ты во всём мне была опорой…

Айша с тревогой вглядывалась в тёмные круги под впавшими глазами Шахри, во взгляде которых сквозила неизбывная печаль.

– Нет, это ты была моей опорой! – горячо воскликнула она.

– Всегда меня поддерживала, и… мы ещё долго будем поддерживать друг дружку! Скоро ты поднимешься на ноги, и всё будет по-прежнему!

– Боюсь, что нет, родная… Единственное, о чём прошу… береги моего сына… моего Далгатика… У него ведь, как и у меня, нет, кроме вас, никого!

Глаза обеих женщин были полны слёз, так и оставшихся невыплаканными во время этого разговора.

Позже каждая из них за закрытыми дверями своих комнат выплачет переполнявшую её горечь, боль, страдание, а пока что они бодрились одна перед другой, не в силах смириться перед неотвратимым и неизбежным роком.

Айша так переживала за Шахри, что голова её, полная дум и тревог за происходящее, казалось, вот-вот расколется надвое. Шахри серьёзно больна. И половины не осталось от некогда холёной и цветущей женщины! «Так вот и прожила почти всю жизнь одна! – в который уже раз подумалось Айше. – Посвятила свою жизнь жизни моей и моей семьи и даже не попыталась построить себе другую! А ведь могла с её-то красотою и умом… Но нет, предпочла добровольное затворничество и так и не увидела в жизни ничего приятного, кроме разве девичества и нескольких семейных лет с Манапом… Родная моя Шахри!»

Саму же Шахри, измученную бесконечными болями, угнетали мысли о сыне и о том, как он будет жить, когда её не станет. Он так и работал в типографии, а ведь какой умный, грамотный, начитанный, и память у него блестящая, и желание неудержимое знать больше… Кому же, как не ему, достигать вершин во всём!

Ей вдруг вспомнилась Роза Готлиб. Вот кто хорошо понимал её Далгата! Кроме самой Шахри, лишь одна Роза знала цену её мальчику. Как жаль, что Роза больше не живёт в Буйнакске… У Айши свои собственные дети, и внуки, и муж, и заботы по дому, и оттого ей, может быть, не до Далгата, а вот у Розы детей нет, и она готова была сделать для мальчика всё, что в её силах…

Надо с ней связаться непременно, во что бы то ни стало и как можно скорее… Нужно разыскать её адрес, лежат ведь где-то её письма… написать ей обо всём… Только Далгат ничего не должен знать о том, как плохо его матери. Потому что её сыну хватит и личных переживаний…

Ровно через два месяца Шахри умерла, и врачи лишь виновато разводили руками, сетуя на несовершенство существующих методов лечения грозного и неумолимого заболевания.

– Возможно, когда-то медицина сумеет найти способы излечения, но сейчас… увы! Мы бессильны, – сказал Малике оперировавший Шахри профессор Аскерханов.

Айша была безутешна. Шахри, её самая близкая, самая преданная и верная подруга и сестра, ушла, и не было уже рядом с нею человека, с которым она делила когда-то своё детство, потом свою юность, а потом свою жизнь.

Аллах забрал ту, к кому она всем сердцем была привязана, и она не смела роптать, опасаясь Его прогневить, и только плакала молча, устремляясь мыслями к Небу и моля сохранить её детей, среди которых был теперь и Далгат.

Мама была повсюду. О чём бы Далгат ни думал, он снова и снова возвращался мыслями к матери. Иногда его охватывала обида, что она вот так взяла и ушла, оставив его одного.

Тётя Айша трогательно старалась заменить ему мать, но заменить мать было невозможно, и в душе юноши поселилось горькое чувство одиночества, которое можно было развеять лишь добрыми и светлыми воспоминаниями о Шахри. После них, однако, становилось только горше.

В один из вечеров ему вдруг вспомнилось, как давно, когда ему было лет девять, зачастил в дом Ансара сосед Наби, живший вдовцом в добротном каменном доме с большим фруктовым садом, через изгородь которого пацаны часто таскали персики и груши, и они куда более соблазнительные, чем те, что росли в их домах.

Визиты Наби обернулись тем, что он предложил Шахри руку и сердце, обещав стать ей надёжной опорой и любить её сына, как своего собственного.

То был первый и последний раз, когда Шахри сказала сыну:

– А что, Далгатик, может, и в самом деле согласиться? И у тебя будет папа…

– Да не нужен мне этот папа! – пронзительно закричал мальчик. – Нам с тобой и так хорошо! У нас есть дядя Ансар, и тётя Айша, и Малика, и Имран, и… больше нам никто не нужен!

Он был так взволнован и потрясён, что Шахри, впервые видя сынишку в таком состоянии, бросилась к нему и, обняв порывисто и крепко, воскликнула, дрожа все телом:

– Успокойся, малыш, я пошутила! Мне никто, никто не нужен, кроме тебя, и нам и так хорошо!