– Иди-иди! – энергично махнула на меня продавщица. – А то вызову сейчас наряд! Давай-давай!

Я пожала плечами и отошла в сторону. Ничего, я же не всегда так выгляжу. И главное, я не хотела ничего воровать. Я вообще не ворую, хотя логику наших, которые воруют, понимаю. Жизнь отняла у них все, условия жизни, в которых они живут и, главное, их перспективы – ужасны. Наше общество поделено на неравные части, но то место, которые занимают в нем наши среди своих сверстников, – самое последнее. Точнее, это даже не место. Когда заканчиваются все места, там находимся мы.

Но наши, кто воруют, они не Робин Гуды, они не размышляют о добре и зле, они просто компенсируют себе недостающее, то, что у них отняли другие. Те, кто ставит немыслимо дорогие цены на нужные лекарства, кто накручивает проценты на фермерские продукты, те, кто каким-то волшебным образом является хозяином национальных богатств – недр, чистой воды, леса – и продает их. Это сложный вопрос, но главное, что я поняла – наше общество бесконечно несправедливо, уже по своему устройству, как несправедливо любое общество, где властвуют деньги, где главное это – нажива, любой ценой.

Строй такой был в России до революции, недолго, после многовекового дремучего феодализма. Революция 1917 года его сломала, а в 1991 году он вдруг, как разрубленная на куски гидра, реанимировался волшебным образом и за два-три года поменял в стране, в жизни людей, в душах – все. Все старое было сметено не хуже, чем в 1917 году, а новое с невероятной скоростью наросло.

Я не знаю, пойду ли я к Леониду Петровичу в их организацию, буду ли ходить на митинги. Возможно, и буду. Ведь кто-то должен бороться. Если самые лучшие русские люди, у которых было все – именья, крестьяне, земля, слуги, должности, богатство, безбедное будущее, пошли на смерть ради того, чтобы сломать безобразный строй, запретить угнетение человека человеком, унижение, рабство, значит, это достойное дело. Я сама прочитала про декабристов, наш историк Роман Георгиевич Ишкин их ненавидит, параграф в учебнике пропустил, сказал: «Так, это мы читать не будем, это, в общем, бред».

Когда в училище объявили, что можно писать работы на областной конкурс – по истории и обществознанию, я вспомнила обещание, которое я дала директору училища, когда та поставила мне пятерку, и выбрала тему: «Жизнь как подвиг», решив писать про декабристов. В компьютерном классе в училище у нас есть программа с хорошим редактором, и я, разобравшись в ней, посидев пару недель, сделала видеоработу на десять минут. Нашла кадры из документальных фильмов, сканы писем из библиотек, портреты, фотографии нескольких оставшихся усадеб декабристов.

Роман Георгиевич, узнав, что я сделала работу на такую тему, хохотал, весь багровый и пунцовый. А когда моя работа получила приз, он сказал: «Главное, чтобы тебе денег за это не дали!»

Денег мне не дали, но директриса была очень довольна и выделила мне из своих запасов коробку чая в пакетиках и несколько коробок конфет, которые потом ела Лена, ругаясь и облизывая пальцы.

Когда Лена ест что-то вкусное и особенно сладкое, она вылизывает себе пальцы, становясь похожей на большую говорящую собаку. А ругалась она, потому что никогда не может остановиться и, открыв коробку, съедает всю сразу. А потом ей плохо. Она сама называет это «шоколадная атака». Разрывает целлофан на коробке, набрасывается на конфеты, ест, ест, ест. А потом сидит на кровати осовевшая, как будто немного пьяная, и стонет: «Сейчас меня вырвет… Ой… Ненавижу шоколад…» Но проходит пара дней, и она снова подбивается ко мне: «У тебя нет шоколадки, конфетки, никто не дарил? Твой не дарил, нет? А ты скажи ему, чтобы принес…»

Я отошла в сторону от киоска с журналами, набрала в поиске «актер Ростовцев». Некоторое время назад я дала себе слово не думать об этом человеке и ничего не узнавать. Чтобы не становиться похожей на некоторых наших, придумывающих себе судьбы и живущих этой судьбой.

Брошенные в раннем детстве, они вдруг, ни с того ни с сего, начинают верить и всем по секрету говорить, что их родители стали известными, успешными и богатыми людьми. Никто не предполагает, что мать, оставившая его в роддоме, стала водителем трамвая. Мать стала как минимум телеведущей, отец – хозяином сетевого магазина, бандитом или депутатом. И вот с такой новой судьбой они начинают жить. Ищут в Интернете про них сведения, следят за новостями в жизни, рассказывают о них. Кто поглупее, пытаются как-то связаться с ними… Поэтому я решила просто забыть этот странный случай в больнице.

Но теперь, когда тетя Диляра сказала, что Ростовцев сам приезжал и спрашивал про меня… Неужели у него нет других внуков? Зачем человеку третья или пятая внучка, тем более такая сомнительная?

Я знала, что он работает в известном академическом театре в Москве. Сейчас он играет роль в новом спектакле, номинированном на театральную премию. Интересно, можно ли попасть на этот спектакль, сколько стоят билеты. Вообще, как туда добраться…

Я почувствовала, что таблетка аспирина начала действовать. Мне стало гораздо лучше. Я знаю, что температуру лучше не сбивать, этим мешаешь борьбе своих бактерий с вредоносными, принесшими инфекцию в организм. Но сейчас ходить по Москве с температурой было совсем невыносимо.

Я побрела по Казанскому вокзалу, рассматривая всех детей и отчего-то понимая, что моей Любы здесь нет. Все, мозг принял какой-то сигнал, кто или что подало этот сигнал – «Люба не здесь» – не знаю, и никто, наверное, не знает, как это объяснить. Понимая, что хожу зря, я все равно обошла все залы и закутки. Прошло уже минут сорок с тех пор, как написал Андрей. Но его все не было. Наверное, далеко живет. В Москве все далеко…

Я села подальше от постоянно открывающихся дверей и незаметно уснула от слабости. Проснулась я оттого, что рядом со мной села очень грузная молодая женщина и стала есть огромный бутерброд, чавкая, охая, постанывая, колыхаясь из стороны в сторону своим большим телом. Бутерброд состоял из копченой сосиски, завернутой в булку, с капающей горчицей, и был невероятно ароматный. Я знаю, что сосиска – это искусственная еда. Но иногда ты настолько голодна, что подойдет и искусственная, и даже не очень вкусная еда. А эта сосиска наверняка была очень вкусной…

Толстуха скосилась на меня:

– У тебя вшей нет?

От неожиданности я переспросила:

– Что?

– Вшей, говорю, нет?

Я села поровнее, поправила куртку, провела рукой по волосам, проверила внутренние карманы на ощупь.

– Нет, у меня вшей нет. Я не бомж.

– А чё ж рваная такая? Хочешь? – Она вдруг отломила кусок булки, капнув на меня горчицей, подхватив языком следующую темно-желтую каплю с бутерброда, и протянула мне. – Давай, бери.

Секунду помедлив, я взяла булку. Ну не настолько я нищая… У меня есть деньги на карточке, немного, но я ведь купила аспирин и сок…

– Сейчас поем и всё, – сказала толстуха, облизывая губы. – Иду сдаваться.

– Куда? – осторожно спросила я.

– В клинику здоровья. Приехала специально, чтобы худеть. Ешь! Вкусно, правда?