– Вон, госпожа! – указав на заливной луг, почтительно поклонился Рулаф. – Везут вятичи дань… никуда не делись! Ой, пресветлая княжна… зря ты, наверное, на куну согласилась… Боюсь, как бы Святослав-конунг, узнав, не осерчал.

– Не боись, не осерчает! – Хмыкнув, Женька с интересом рассматривала приближающуюся процессию.

Впереди в синих, затканных жемчугом плащах ехали верхом на невысоких гнедых коньках старейшины (от мелких, в три двора, деревень) и князья (от селений покрупнее). Выглядели они все одинаково, никто особым богатством не кичился и не блистал, даже сбруя на лошадях казалась княжне самой обычной, без особых украшений, разве что отделана серебром – так, в меру. Впрочем, сам по себе конь в те времена – признак известной зажиточности. Боевой жеребец стоил три серебряных гривны, или шестьдесят ногат, или семьдесят пять кун, для сравнения – каравай заварного хлеба стоил две куны – не обязательно монеты, к ним по стоимости приравнивалась одна зеленая арабская бусина или беличья шкурка. Корова стоила две гривны, вол – одну, по десять кун шел мед в ульях.

Возов – приземистых, на сплошных деревянных колесах телег – было мало, в основном – волокуши, а многие старейшины приплыли по воде, их людишки тащили дань из лодеек – домотканое полотно, яйца, творог, наконечники копий и стрел – что у кого было.

Подъехав чуть ближе, всадники спешились, к дубу подошли уже пешком, поклонились.

– Пусть и вас хранят боги! – милостиво улыбнулась княжна. – Сейчас дань зачтем, все запишем.

– Госпожа… – нервно грыз ногти один из старейшин – косматобородый, приземистый, с широким приплюснутым – словно треснули по лицу лопатою – носом. – Мы ить в раздумьевси. А ну как хазаре-то… того… отомстить захотят! Вернуть под свою руку.

– Обломятся!

Женька презрительно скривилась и гордо кивнула на стоявших позади варягов с разноцветными щитами, в блестящих кольчугах и сверкающих на солнце шлемах, с сулицами, с мечами, с секирами – молодец к молодцу!

– Видите? Не самых последних людей венценосный супруг мой для вашей защиты оставил! Да и сам на хазар походом пошел… так что не до вас нынче хазарам, не до вас. Были хазары, да сплыли все – спеклись.

– А ну как их послы да вои за данью явятся? – все не унимался плосконосый, видать, по жизни таким вот и был – недоверчивым, «а кабы чего не вышло».

– Явятся – получат! Только не дань – а по мозгам.

Княжна рассмеялась, захохотали и варяги, да и среди князьков прошелестел одобрительный шепоток:

– Ишь, как она…

– Получат, говорит!

– По мозгам!

– Ай, княжна красотою лепа…

– И умом горазда – то так! Шутка ли – с ногаты на куну пойти.

– Тако мыслю – с ней-то договориться можно…

– А вот сам-то Святослав-князь мнозим нашим не по нраву – больно уж не уживчив, горяч.

– Так где нынче князь? В походе дальнем. А тут – княжна. С ней-то, мыслю, поладим.

– Поладим, говоришь? А не выйдет ли, как говорят, мягко стелет, да жестко спати?

– Ой, Ходата, все-то тебе не так!

Плосконосый Ходата, старейшина большой – в пять дворов – деревни, расположенной верстах в десяти вверх по реке, возвращаясь обратно домой на большой лодке, еще издали заметил причалившие к берегу барки – неприметные, без особых украшений, но вместительные, с широкой кормой, с мачтами, ныне аккуратно уложенными вдоль бортов – за ненадобностью.

– Булгарские ладьи! – обернулся с носа главный помощник старейшины, Малост Корявая Ладонь, прозванный так за левую ладонь, когда-то защемленную деревиной. – Эх, не вовремя! Кабы не дань…

– А чего же – не вовремя? – Ходата усмехнулся в бороду. – Чай, последнего-то не отдали. Найдется, что у булгар обменять. Ужо поглядим.

– Думаешь, господине, булгары торговать будут?

– А чего ж тогда встали-то? Давно б торговали, да некому разрешить – мы-то с тобой – вот они! Только-только в обрат добираемся.

Лодка Ходаты повернула к берегу, к пристани, проплыла мимо купеческих приемистых кораблей.

Завидев старейшину и его людей, с барок замахали руками, заулыбались:

– Да хранят тебя твои боги, почтеннейший Ходата-джан!

– И тебя пусть хранит твой Аллах, славный Сувар-гость. Как Булгар-град? Все стоит? Процветает?

– Отстроились уже, слава Пророку! – Булгарский купец Сувар – осанистый, светлоглазый и рыжебородый, молитвенно воздел руки к небу и улыбнулся. – Прошу вечером на мой корабль, почтенный Ходата-джан. Я привез из Итиля волооких персидских дев – ах, персики, не девы! Как пляшут, как поют… думаю, ты не откажешься купить у меня парочку.

– Не отказался бы, – скривился вятич. – Кабы не дань. Святослав-князь нынче нас примучил – пришлось платить.

– Знаю о том – рыбаков по пути встретил. – Булгарин поиграл четками. – Однако все в руках Божьих, да. Ты все же приходи, почтеннейший, я ждать буду.

– Инда ладно, приду.

С помощью слуг старейшина выбрался на мостки и неожиданно ухмыльнулся:

– Сам-то не хочешь ли к нам? Баньку велю истопить.

– Нет, нет, что ты! Я уж лучше – в реке.

Уж конечно, оставалось еще у Ходаты богатства немало, можно было и новых наложниц – красивых персидских рабынь – купить, двух или даже трех, если сошлись в цене бы. За молодую невольницу обычно просили десять ромейских золотников – солидов, в кунах это пять сотен – немало, так ведь и Ходата, чай, не нищий! Пять дворов деревня, урожай нынче неплох, да и охоты удалися удачные.

О богатстве старейшины красноречиво свидетельствовала большая, рубленая из крепких бревен изба на подклете, не какая-нибудь там полуземлянка, как у всех прочих! Со всех сторон деревню окружал высокий земляной вал со рвом, по реке-то ведь кто угодно мог приплыть, подобраться – нынче мирные купцы, а завтра кто – одни боги ведают. У крепких, устроенных прямо в валу ворот зорко несли сторожу молодые парни с рогатинами и луками.

Когда Ходата, немного отдохнув, отправился в гости, стражники отсалютовали ему рогатинами. Молча кивнув парням, старейшина в сопровождении четырех слуг спустился к реке, оставил свиту на пристани и, встречаемый с самой искреннею любезностью, поднялся на барку булгарского торговца Сувара, среди всего прочего, как и всякий уважаемый всеми купец, торговавшего еще и живым товаром – людьми.

– Ай, ай, какой гость! – широкое добродушное лицо булгарина лучилось почтительной радостью. – Какая честь для меня, славный Ходата-джан, видеть тебя на своем судне. Прошу же, прошу в мою каморку, уж не побрезгуй!

Расположенная на корме каюта купца была застелена ворсистым ковром с затейливым геометрическим орнаментом, такие же ковры висели и по стенам. Сквозь распахнутые узкие оконца, забранные полупрозрачной тканью, несло свежестью, в углах горели медные, начищенные до золотого блеска светильники на высоких ножках, их трепетное зеленовато-желтое пламя плясало в расставленной прямо на полу – на ковре – золотой и серебряной посуде с яствами, отражалось в кувшинах с терпким маданзаранским вином.