– Я бы сказал, что и это пахнет, – сказал он, слегка склонив голову набок. – Должно быть, это безнадежный случай. В понедельник утром вам следует телеграфировать вашему виноторговцу. Как он смеет подсовывать вам шампанское, которое пахнет пробкой.

– Уберите его, – резким голосом сказал лорд Уиндэм дворецкому. – Мы будем пить рейнвейн.

Снова заменили бокалы.

Селия уставилась в свою тарелку. Найэл сосредоточил все внимание на серебряных канделябрах. А Мария, новобрачная, сбросив обличье дост. миссис Чарльз, вновь приняла на себя роль Мэри Роз.

– Думаю, немного музыки всех успокоит, – сказала леди Уиндэм, когда обед закончился.

В ее голосе звучала неподдельная искренность, и Найэл, подкрепленный рейнвейном, пошел к роялю, стоявшему в дальнем конце гостиной. Теперь, думал он, и впрямь не так уж важно, что случится. Я могу делать, что мне нравится, играть, что мне нравится, никому нет до этого дела, никто не собирается по-настоящему слушать; все хотят забыть кошмар, пережитый за обедом. Вот когда я действительно становлюсь самим собой, ведь музыка, моя музыка – все равно что наркотик, притупляющий чувства, и лорд Уиндэм с его тикающими часами может отбивать такт, если ему заблагорассудится… Леди Уиндэм может закрыть глаза и думать о программе на завтра. Папа может отправиться спать… Фрида – скинуть туфли под диван; Селия – расслабиться. Остальные могут танцевать или нет, как им угодно, а Мария может слушать песни, которые я пишу для нее и которые она никогда не споет.

И вот нет больше чопорной гостиной в Колдхаммере, но есть рояль, любой рояль; в любой комнате, где он есть, Найэл мог бы остаться наедине с собой. Он продолжал играть, и не существовало иных звуков, кроме звуков его музыки, танцевальной музыки, не похожей ни на какую другую. Было в ней что-то дикое и что-то сладостное, ее переливы навевали мысли о чем-то далеком и грустном, и, нравится вам это или нет, думала Мария, вам хочется танцевать, танцевать, и желание это превыше всех мирских желаний.

Она прислонилась к роялю и смотрела на Найэла; нет, то уже была не дост. миссис Чарльз Уиндэм, не Мэри Роз, ни один из тех образов, в которые она мгновенно перевоплощалась, – то была Мария, и Найэл знал это, пока его пальцы мелькали над клавишами; и он смеялся, ведь они были вместе и он был счастлив.

Селия посмотрела на них, затем на заснувшего в кресле Папу и вдруг услышала, как рядом с ней кто-то проговорил мягким, взволнованным голосом:

– Я отдал бы все на свете за такой дар. Он никогда не поймет, как ему повезло.

Это был Чарльз. Из дальнего конца длинной гостиной он пристально смотрел на Найэла и Марию.

Лишь около полуночи мы разошлись по своим комнатам, чтобы лечь спать. Музыка сделала то, о чем просила хозяйка. На всех снизошел покой. На всех, кроме самого исполнителя.

– Зайди и посмотри мою комнату, – сказала Мария, появившись в коридоре в пеньюаре как раз в тот момент, когда Найэл проходил мимо ее двери, направляясь в ванную. – Она обшита панелями. И резной потолок. – Мария взяла Найэла за руку и втянула в комнату. – Правда красиво? – спросила она. – Посмотри на лепку над камином.

Найэл посмотрел. Ему не было никакого дела до лепки.

– Ты счастлива? – спросил он.

– Безумно, – ответила Мария и повязала волосы голубой лентой. – У меня будет ребенок, – сказала она. – Ты первый, кому я говорю об этом. Кроме Чарльза, конечно.

– Ты уверена? Не слишком ли скоро? Ты всего месяц замужем.

– Наверное, это произошло сразу после нашего приезда в Шотландию, – сказала Мария. – Видишь ли, иногда так бывает. Разве не здорово? Как принц крови.

– Почему принц крови? – спросил Найэл. – Почему не как молодая кошка с котятами?

– По-моему, принц крови, – сказала Мария. Она забралась в кровать и взбила подушки.

– Теперь ты чувствуешь себя иначе? – спросил Найэл.

– Нет. Не совсем. Иногда тошнит, вот и все, – ответила Мария. – И наверху у меня смешная голубая венка. Посмотри.

Она спустила с плеч пеньюар, и Найэл увидел, что она имеет в виду. На ее белых грудях вздулись бледно-голубые вены.

– Как странно, – сказал Найэл. – Интересно, так всегда бывает?

– Не знаю, – сказала Мария. – Они их портят, ведь так?

– Да, пожалуй, так, – сказал Найэл.

Именно в этот момент из своей гардеробной в комнату вошел Чарльз. Он остановился и пристально смотрел на Марию, пока та как ни в чем не бывало натягивала пеньюар.

– Найэл зашел пожелать мне доброй ночи, – сказала Мария.

– Вижу, – сказал Чарльз.

– Доброй ночи, – сказал Найэл. Он вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Найэл совсем не хотел спать и чувствовал сильный голод, но проще было бы съесть мебель в его комнате, чем пробраться вниз и исследовать тайны кладовых Колдхаммера. Разумеется, всегда оставалась надежда, что Фрида, зная его привычки, тайком положила в свою вечернюю сумочку что-нибудь из съестного и спрятала у него под подушкой. Найэл свернул по коридору к комнате Фриды, но на верхней площадке лестницы путь ему преградила леди Уиндэм. Более грозная, чем обычно, в пикейном халате, с посеревшим от утомления лицом, она совещалась с двумя горничными, которые держали в руках тряпки и ведра.

– Ваша мать не закрыла краны в ванной, – сказала Найэлу леди Уиндэм. – Вода перелилась через край и залила библиотеку.

– Мне ужасно жаль, – сказал Найэл. – Какая неосторожность с ее стороны. Могу я что-нибудь сделать?

– Ничего, – ответила леди Уиндэм. – Абсолютно ничего. Все, что возможно, мы уже сделали. Завтра утром этим займутся рабочие. – И в сопровождении горничных она удалилась по направлению к своим покоям.

Одно по крайней мере ясно, подумал Найэл, крадясь к комнате Фриды, – ни одного Делейни в Колдхаммер больше не пригласят. Кроме Марии. Мария будет приезжать в Колдхаммер из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год, пока не умрет вдовствующей миссис Чарльз Уиндэм в своей постели.

Он не стал стучать в дверь Фриды. Просто вошел и пошарил рукой под подушкой. Он нащупал две булочки и банан. Молча он принялся в темноте очищать банан.

– Знаешь, что ты наделала? – спросил он Фриду.

Но она уже полуспала. Она зевнула и повернулась к нему спиной.

– Я почти все вытерла своим вечерним платьем, – сказала она. – Подарила тюль горничной. Та была довольна.

Найэл доел банан.

– Фрида!

– Что?

– Рожать очень больно?

– Это зависит от бедер, – пробормотала Фрида, почти засыпая. – Они должны быть широкими.

Найэл зашвырнул кожуру банана под кровать и приготовился ко сну. Но сон к нему не шел. Его преследовали мысли о бедрах Марии.

В три часа ночи грохот, раздавшийся в коридоре, заставил его броситься к двери. Папа тоже не мог заснуть. Но по иной причине. Выведенный из себя лестничными часами лорда Уиндэма, он попробовал остановить их, с силой переведя стрелки назад, и осколки разбитого стекла лежали у его ног.