— Да.

— Я хочу видеть реальные результаты.

Спешнев проглотил последний кусочек банана, языком размазал остававшийся во рту сок по зубам, наслаждаясь сладостью и ароматом, щекотавшими ему нёбо, немного посидел так и выкинул банановую кожуру в урну.

Разумеется, он знал, где находится Кастро. Он заранее точно знал, куда тот отправится, однако у него имелись серьезные причины для беспокойства, о которых он ни за что не сказал бы Пашину. Ведь еще до того, как его вызвали на эту встречу, он успел купить билет на автобус до Сантьяго.

Конечно же, куда еще мог направиться Кастро, как не домой, в Орьенте, где он пользовался таким же почетом, как наследный принц где-нибудь в Европе! Он ни за что не поехал бы туда, где его не знали и не любили. Он недостаточно силен для того, чтобы сохранять анонимность. Чересчур велико его тщеславие. И потому он ни за что на свете не согласится сидеть в укрытии, не высовывая носа. Для этого он слишком слаб.

Но сегодня утром Спешнев прочитал в «Гавана пост» заметку, которая его сильно расстроила. «Полиция сорвала нападение шайки бандитов на город Куэто, — сообщала газета, — в ходе перестрелки погибла одна женщина». Именно так было написано в газете, и Спешнев был глубоко уверен, что все это ложь (кроме сообщения о смерти какой-то несчастной). Тем не менее событие произошло слишком уж близко к дому Кастро, и это могло означать, что другие, неизвестные ему силы узнали о том, что мальчишка находится в тех краях, и решили устранить его.

И теперь Спешнев думал, что эта стрельба должна была напугать парня, даже если и не имела к нему прямого отношения. Однако ехать обратно в Гавану было бы слишком далеко, и потому он предпочел бы скрыться в другом крупном городе. А ближайшим таким городом был Сантьяго.

Но страх за жизнь Кастро не был главной причиной беспокойства, владевшего Спешневым: в конце концов, парень пока что не совершил никакого преступления. Его главное опасение можно было бы передать одним вопросом: что этот молодой сумасшедший зас..нец станет делать потом?

Лански терпеть не мог, прямо-таки ненавидел театр с переодеваниями. Это без всякого толку пожирало время, а ведь у него имелись тысячи, нет, миллион вещей, которые необходимо сделать. Это было настолько ненужно, да и кому здесь понадобилось бы обращать внимание на то куда он ходит?

Но Большой Человек настаивал на этом. Большой Человек установил правила, и Лански, который всегда играл по правилам, пока не находил способа отменить их и заодно сорвать банк, повиновался.

Его водитель приехал за ним домой, в «Севилью-Билтмор», что совсем рядом с Прадо, и повез по старому городу, извилистым улицам, забитым машинами и людьми, мимо домов, которые строили испанцы, а еще раньше — креолы.

Затем автомобиль свернул на запад, покрутился по оживленным улицам грязных индустриальных предместий, сворачивая время от времени в узенькие проулки, выбрался на шоссе, огибающее Сентро, и углубился в район Санто-Суарес.

Пока они ехали, Лански снял свой прекрасно скроенный костюм и переоделся в отвратительную дрянь — крикливо-пеструю гавайскую рубашку и нисколько не подходящие к ней ярко-лимонные слаксы, и, что было хуже всего для человека, всегда обувавшегося в ботинки из прекрасной мягкой кожи, надел на ноги смешные сандалии, из которых напоказ всему миру торчали пальцы. Человек такого достоинства и чести, как Лански, никогда не должен выходить в свет с торчащими наружу пальцами ног. Завершили весь этот кошмарный маскарад разболтанные черные очки. В машину сел респектабельный деловой человек, отличавшийся острым интеллектом и тонким вкусом, а вышел из нее полунищий бездельник, не иначе как отправившийся на поиски шлюхи, которая была бы ему по карману. Это дико раздражало Лански.

Его высадили неподалеку от автобусной остановки, где он сел на автобус номер четыре и вышел, проехав через весь Санта-Суарес. Он шел вместе с толпой чернокожих куда-то мимо дешевых забегаловок, притонов и бильярдных, укрывшихся в добела выгоревших на солнце домах, мимо винных погребков, аптек, лотерейных агентств, пока наконец не добрался до дешевой гостиницы для негров. Туда он вошел, не сказав никому ни слова, так же молча прошел мимо портье, вошел в древний лифт и, ничего не сказав лифтеру, поднялся на четвертый этаж.

В коридоре он увидел приоткрытую дверь. Иногда встречи происходили в этом номере, иногда в другом, если этот был занят, но сигналом всегда служила открытая дверь. Он подошел, постучал, вошел, не дожидаясь ответа, и закрыл за собой дверь. Большой Человек обычно сидел на кровати или на стуле, опять же в зависимости от того, что имелось в номере.

На сей раз он оседлал засаленный стул перед грязным окном и поглядывал в полумраке на открывавшийся снаружи вид Санта-Суареса. Он с трудом узнал Лански.

Лански сел рядом с ним на второй стул.

Здесь не требовалось никаких церемоний, необходимых при общении со Стариками, не соблюдался сложный этикет, не задавались вопросы о здоровье семьи — ничего подобного не было. По-видимому, Большой Человек привык молчать и, вероятно, мог бы молчать несколько часов, если бы Лански не нарушил молчание первым.

— Что на этот раз? — спросил он.

— Вы сами знаете что, — ответил Большой Человек.

— Даже представления не имею.

— В таком случае ваша разведка никуда не годится. Три дня назад в сельской провинции Орьенте какие-то полицейские ко всем чертям расстреляли из пулемета дом и убили женщину. Она была голая, находилась в своем собственном доме, они всадили в нее несколько фунтов свинца и полностью разгромили весь дом. Не сомневайтесь, я видел донесения.

— Это была американка?

— Нет, кубинка.

— Тогда какое отношение это может иметь ко мне и моему предприятию? Да и к вашим делам? Почему это так важно?

— Потому что это был не рейд, как кричат на всех углах, причем чересчур громко, а умышленное убийство.

— Ммм... — протянул Лански.

— Именно ммм, — передразнил его собеседник. — Это было никчемное, жалкое, полностью проваленное убийство. Пули летят невесть куда, погибает случайный человек, расходятся самые невероятные слухи, соседи в истерике, политическая секция тайной полиции тоже, а когда там окончательно сходят с ума, об этом узнаем мы, мы вынуждены отправить донесение в Вашингтон, Вашингтон ничего не понимает и начинает задавать вопросы, деловой климат страдает, и, черт возьми, вся конструкция начинает шататься.

— Я ничего об этом не знаю.

— Да нет же, знаете. Все это устроено по вашему личному приказанию.

Лански промолчал.

— У меня есть свои источники. Я знаю обстановку. Я говорил вам: со всеми проблемами сначала обращайтесь ко мне.

— После того как здесь чуть не подстрелили конгрессмена, на меня стали оказывать давление наши люди. Они вложили сюда большие деньги и рассчитывают на серьезные доходы. И они не хотят все это потерять.