С водой пришли голоса, разнесшиеся далеко-далеко.

Ты не понимаешь, дорогая: он потерял бизнес. Он говорит, что его выгнали эти жуткие типы из «Стандард Ойл». Ты что, не слышала об этом? Во всех газетах писали….

Она ушла и забеременела. Разрушила себе жизнь, и ради чего? Любому ясно, его намерения не были благородны. Не знаю, что мы будем делать, если однажды узнают соседи….

По его словам, в Америке его ждут лучшие перспективы. А здесь никакой работы.

Он пошлет за нами, когда устроится. Нет, мне это не нравится, но что я могу поделать….

Пузырьки коснулись ее щек, приподняли волосы, понесли их, длинные, черные и струящиеся, как водоросли во время прилива. Она отвернулась, словно еще могла их слышать. От голосов никогда не сбежать.

Я не хочу провести всю жизнь в горничных….

Ты обманываешься, если считаешь, что так будет лучше…

Похоже, они так ничему и не научились. Так и не изменились. Их нельзя спасти от самих себя. Лучшее, на что можно надеяться, – спасти горстку юных, жаждущих. Невинных.

19 ноября 1916 г.

ГСЕВ «Британник»

Даже по ночам в палате не удается поразмыслить.

Кровати в основном пусты, «Британник» направляется в Мудрос, где – как говорят – примет большинство своих пациентов. Тех, кто поднялись на борт вместе с Марком в Неаполе, разместили вместе, чтобы облегчить работу медсестрам и санитарам, и оказавшись среди них, Марк обнаружил, что вокруг полно людей, которым сон причиняет боль. Он лежал в койке, слушая, как они хнычут и скрежещут зубами, мучимые кошмарами. Некоторые бормотали, будто разговаривая с кем-то. Иные бились, сражаясь с оставленными на далеких берегах врагами. Теперь, в маленькой, более уединенной комнате, приходится мириться с криками лишь одного пациента.

И со своими собственными.

Марк прикован к постели в основном из-за истощения. Однако он способен ходить с помощью трости, хотя медсестра Дженнингс предпочитает, чтобы он не делал этого в одиночку. Он больше не может лежать спокойно – не теперь, когда он боится открывать глаза, опасаясь снова увидеть над собой это зловеще знакомое бледное лицо. Эти странно пустые, ищущие глаза. Не важно, что сейчас ночь – ночь и день все равно стали для него едины. Марк встает, надевает тусклый халат военного образца и тянется за тростью, которая кажется чужеродной в ладони.

В столовой обнаруживается еще несколько пациентов, которые бросили надежду уснуть – большинство из них сидят в темноте поодиночке. Один читает при электрическом свете единственной лампочки. Четверка за дальним столом всерьез взялась за карты. В прежние времена у Марка бы зачесались руки к ним присоединиться, но сейчас при виде колоды у него сводит нутро.

Он выбирает стул и садится в темноте, поглаживая пальцами набалдашник трости, словно лелеет старую обиду. Энни Хеббли жива. Встреча с ней высвободила целый поток воспоминаний, которые Марк так старательно запрятывал подальше. Он очнулся в больнице в Нью-Йорке после крушения «Титаника», чтобы услышать, что потерял тех двух людей во всем мире, которые были ему важны: Кэролайн и Ундину. Ушли месяцы – годы на самом деле, – чтобы выкарабкаться. Сначала ему было плевать. Безумие или самоубийство казались бесконечно проще и легче, чем попытки найти способ жить дальше.

Лишь спустя полгода он смог взглянуть на список жертв «Титаника», проверить, кого из людей, которых он встретил на борту, уже нет. Он был потрясен количеством погибших – особенно среди богатых американцев, цеплявшихся за некое представление о благородстве, которое, казалось, ускользнуло от британских аристократов – тем удалось найти место в спасательной шлюпке. Например, сэру Дафф-Гордону и Джозефу Брюсу Исмею. У Космо Дафф-Гордона и вовсе возникли неприятности из-за того, что тот влез в шлюпку, а затем пытался подкупить члена экипажа, чтобы лодка отплыла подальше от тонущего судна. Так ему и надо, думал Марк. Лучшие люди – Астор, Гуггенхайм, Стед – пропали без вести и считались погибшими. Впереди ждали месяцы и годы расследований и судебных процессов.

Марк причислял себя к этой кучке проклятых трусов. Историю своего спасения он услышал, когда пришел в сознание: как его выловили из ледяного океана, пока спасательный пояс еще не успел напитаться водой. Его прибило к шлюпке, на которой еще было место, и какая-то пассажирка уговорила остальных втащить его к ним. После крушения жизнь для него превратилась в один бесконечный кошмар, начавшийся с пробуждения в нью-йоркской больнице. Ему пришлось ампутировать несколько пальцев на ногах, но, по словам врачей и прочих, ему необычайно повезло: мало кого вытащили из этих ледяных вод живым. Марк пробыл без сознания несколько дней. К тому времени, как он очнулся, о великой трагедии на море уже узнал весь мир. Выживших на «Титанике» чествовали по всему городу, заставляли выступать, о них писали в газетах.

Марк жалел, что не может разыскать ту добрую самаритянку и сказать ей, что он не стоил ее беспокойства: на корабле не нашлось бы менее достойного человека. Лучше бы она приберегла добрый поступок для старика Стеда или кого-нибудь, кто сделал в своей жизни хоть каплю хорошего. А она потратила его впустую на Марка. Стало еще хуже, когда он узнал, что выжил, а его жена и ребенок – нет.

Он был благодарен за одно: дневник Лиллиан уцелел. Ладонь потянулась к нагрудному карману, где Марк всегда его хранил. Дневник чудом пережил часы, проведенные в воде после крушения «Титаника», как будто так и должно быть. Как будто память о Лиллиан должна сохраниться еще долго после того, как все остальное исчезнет. Высохшие странички тихо шуршали под пальцами.

Марк долгое время не мог смириться с новостями, особенно касательно Ундины. Ему хотелось верить, что она еще жива, что ее спасли, но власти, не имея ни малейшего представления о ее личности, передали ее в сиротский приют. И она до сих пор где-то в каком-нибудь унылом заведении, воспитанная без любви, как ребенок из печальных романов мистера Диккенса. Или ее удочерили и она выросла, веря, что она другой человек, потому что приемные родители ничего не рассказывали ей о «Титанике» – ждут, пока она подрастет и будет готова справиться с ужасной правдой. Будь она жива, ей бы исполнилось четыре. Через некоторое время Марк начал понимать, что, представляя дочь живой, он видел ее похожей на Лиллиан: изумительным ребенком, сияющим, как солнце, но с темными, спутанными, непослушными волосами.

Он стал самозванцем в собственной жизни, в собственной шкуре. Его прежнее «я» умерло давным-давно – наверное, даже до того, как он ступил на корабль. Он не знал, кем стал. Может, призраком – а все остальное лишь его чистилище.

Он не потрудился сообщить семье Кэролайн об их браке. Какой в этом был бы смысл? Когда изучили судовой журнал – в конце концов, они с Кэролайн значились там как муж и жена – он поклялся скорбящему отцу Кэролайн, что это лишь канцелярская ошибка, что он даже не был знаком с его дочерью. Марк не хотел унаследовать состояние Кэролайн и не собирался разрушать воспоминания отца о любимой погибшей дочери. Она принадлежала отцу; оглядываясь назад, Марк не был уверен, что вообще когда-либо знал ее по-настоящему.