«Вот оно — счастье», — подумала.

Она пошла вдоль лёжек, улыбаясь всеми внутренностями, разминая пальцы рук автоматически, как двадцать лет назад.

А потом Геля увидела сгорбленного старичка с седыми проплешинами вместо волос. Глазам своим не поверила.

— Хмуров! — закричала она на все бескрайнее поле. — Хму-у-у-ро-о-ов! — разнесло эхо по России.

А он шуршал навстречу к ней, перебирая ногами, как когда-то — козликом. И столько счастья было на его морщинистом лице, что проливалось оно из глаз слезами…

* * *

Из воспоминаний Гелю вырвал скрип двери палаты.

— Пора! — сообщил Утякин.

— Да-да, — засуетилась Лебеда. — Уже!..

— Здесь раздевайтесь! — приказал доктор. — Примите душ и удалите растительность из подмышек, а также с лобка!.. Александра поможет!

— Зачем? — поинтересовалась Ангелина, но, встретившись со взглядом Михаила Валериановича, слегка подобострастно заулыбалась. — Поняла, поняла!..

С личной гигиеной она обошлась самостоятельно, как-никак Александра хоть и бывший, но мужик. Появилась в медицинской рубашке с завязочками на спине.

Ее заставили сесть в кресло-каталку и повезли по коридорам в операционный блок.

«Хирургия? — волновалась Лебеда. — Резать будут?..»

В просторном светлом помещении не было хирургического стола, зато имелся огромный резервуар, похожий на поставленную на попа барокамеру, к которой шло множество электрических подводов и резиновых трубок. Металл украшали десятки датчиков, попискивающих на разный манер.

Ангелина, поглядев на установку, почему-то успокоилась.

— Попрошу всех посторонних удалиться! — приказал Утякин.

Из посторонних была лишь одна Александра, которая, перекрестив Лебеду, попятилась на выход задом, вдарилась маслами о косяк да чуть не снесла его…

Утякина уже ничего не интересовало. Он взял с металлического подноса шприц, наполненный мутной жидкостью, и велел Лебеде работать кулаком. Перехватил предплечье жгутом, проколол вену иглой и ввел в кровь препарат.

Ангелину чуть повело, а затем она совершенно расслабилась и даже заулыбалась. Седативные вещества сделали свое дело, впрочем, не усыпив пациентку, но прибив деятельность мозга до предельной возможности.

— Не спать! — скомандовал Утякин. — Вставайте!

Она поднялась из кресла, чувствуя в ногах необыкновенную легкость, а в душе любовный порыв. Она даже хотела тотчас признаться доктору в огромном чувстве, но он опередил ее приказом.

— Идите к камере!

Она подошла к агрегату, готовая с легкостью идти ради любимого на все. Пускай на смерть!

— Очки надевайте!

Она натянула нечто, лишь отдаленно напоминающее предмет для коррекции зрения. Скорее, это была узкая защитная маска для глаз с непрозрачными, туго прилегающими к глазницам стеклами.

— Ничего не вижу! — игриво констатировала Ангелина. — Сварочные работы будем проводить?

— Снимайте рубашку!

Она разделась, продолжая что-то кокетливо бормотать, но Утякин ничего уже не слышал.

В ближайшие часы должно было произойти то, над чем он работал последние двадцать лет! От этого эксперимента зависела его будущая жизнь. Он то ли молился, подводя Ангелину к аппарату, то ли заклинал кого-то… Его губы двигались произвольно, а сухая кожа на лице стала еще бледнее.

Утякин открыл дверь агрегата и помог Лебеде войти в него.

— Возьмите в рот загубник! Он как в акваланге! Нашли?

Он услышал утробный звук, подтверждающей, что пациентка нашла то, что от нее требовали.

Михаил Валерианович закрыл дверь камеры, зачем-то сочно сплюнул на кафельный пол и повернул стартовый ключ запускающего механизма.

Раздался тонкий, протяжный звук, будто птица закричала, и через пятнадцать секунд Ангелина Лебеда испытала такую невероятную боль, которую вряд ли довелось испытать кому-то из тех, кто когда-нибудь жил на Земле…

Он увидел ее спящей на потолке, себя парящим рядом на ее кровати, словно на ковре-самолете. От восхищения он пролил слезу в небо, а когда она вдруг открыла свои чудесные кукольные глаза, произнес только ей:

— Я люблю тебя! Будь моей женой!

Она хлопнула своими божественными ресницами, будто ночная бабочка крыльями, и разглядела давешнего мальчика сидящим на ее кровати. Это он избил днем Ромку Психа.

«Что он тут делает, в девичьей палате ? » — задалась вопросом Машенька.

А Леонид, продолжая трястись всем телом, ждал от своей возлюбленной ответа.

— Тебя поймают и накажут! — зашептала Машенька. — Уходи скорее!..

В ответ он сунул свою руку под девичье одеяло, ощутив всеми пальцами нагретое пространство и совсем рядом с ладонью теплую живую плоть.

— Что ты делаешь?

Машенькины глаза сделались совсем круглыми, она ничего такого не ожидала, просто удивлена была.

Леонид отыскал ее чуть влажную ладошку и повторил:

— Я люблю тебя! Будь моей женой!

Она постаралась осторожно высвободить свои пальчики из его руки, но его пальцы были, как силки — чем настойчивее из них выбираться, тем сильнее они держат! Вместе с тем Машенька, прослушав такое неожиданное признание, ожидаемое подсознательно еще с пятилетнего возраста, вдруг потеплела разом всем телом, губки ее приоткрылись, а сердечко заколотилось вольной птичкой в клетке… Она молчала, совершенно не зная, что отвечать нужно или что предпринять…

А он, еще не привыкший к тому, что все перевернулось с ног на голову, глядящий в темноте на очертания ее тела страстным взором, требовал всем существом своим ответа на откровение.

— Любишь? — вопросил он.

Машенька вдруг почувствовала крепость его руки, затем доселе не знакомое ощущение в девичьих местечках, учащенно задышала и сказала глупое:

— Ты ведь еще маленький!

От этих обидных слов он сделался, будто раненый, сжал ее пальцы до хруста, а потом, взявши себя с усилием в руки, страстно зашептал.

— Я — не маленький!.. Я — большой!.. А ты — дура!

Машенька хотела было обидеться на оскорбление, но властность в голосе этого новенького задела какие-то новые струны девичьей души, до сей поры не звучавшие в ее организме. Она прислушалась к тем звукам и посчитала их не такими ужасными на самом деле… Столько неизведанного и нового произошло с ее ощущениями и чувствами вместе с ночным приходом этого мальчишки… Она вдруг сказала:

— Я, наверное, смогу тебя полюбить!

Он тотчас отпустил из тисков своей руки ее хрупкие пальчики, потянулся к небу, на фоне которого бледнело ее личико, потянулся жадно, жарко дыша, и поцеловал Машеньку в губы истово. Она инстинктивно засопротивлялась, сжимая рот накрепко, защищая свой первый поцелуй, а его язык, крепкий и жесткий, все давил на губки агрессором, пока наконец не сломил оборону и не проник за сахарные зубки, в сладкую девичью жизнь.