Я попробовал – и услышал смешок дяди Эма:

– Не так уж и плохо. Нечто среднее между Лили Понс и Чарли Маккарти[15], но марсианин мог бы купиться. Как там дела? Я не знал, работает ли ее телефон, дай, думаю, звякну.

– Я чуть из шкуры не выпрыгнул!

– Вернись в нее и сообщи, что новенького.

– Да ничего. Крыша исключается, что рушит версию насчет шахты.

– Жаль, мысль была неплохая. Я что хочу сказать, Эд: наш клиент опять позвонил. Сюда, в офис – я до сих пор тут сижу. Я думал, это ты, больше никто не знал, что я сюда собираюсь.

– И что он сказал?

– Ничего неожиданного: мол, узнал об убийстве Дороти Доуэр и…

– Подожди! Он так и сказал «об убийстве»?

– Ну да. Якобы не винит нас, но надеется, что это побудит нас удвоить усилия. И повесил трубку – я вякнуть ничего не успел.

– Голос был тот же?

– Да, и опять непонятно, кто это, Вернеке или Стэнтон? Я сразу набрал их номер, и Стэнтон ответил – нормальным голосом, не марсианским фальцетом. Может, и он, черт его знает.

– А ты ему что сказал?

– Изменил голос, прикинулся пьяным и попросил Вернеке – ему, наверное, собутыльники в любое время звонят. Стэнтон ответил, что его нет. В общем, никуда мы дальше не продвинулись.

Я немного помолчал, а потом произнес:

– Если Стэнтон сейчас в Роджерс-парке, я ставлю на Вернеке, дядя Эм. Тот, кто звонил, должен был знать, что ты в офисе. Вернеке мог зайти в переулок и увидеть, что у нас горит свет.

– Да, Эд, однако он мог позвонить и просто так, наудачу. Тот же Стэнтон из дома. Может, он весь день названивает и наконец попал на меня.

– По-моему, нам пора перестать играть в «кто наш клиент» и задуматься о чем-то другом. Отчет я, между прочим, продиктовал, Моника напечатает его, прежде чем ляжет спать, и бросит в наш офисный ящик завтра утром, по пути на работу.

– Отлично. Ты говорил с ней про Салли?

Я рассказал дяде о предполагаемом свидании. Он одобрил.

– Ты намерен пробыть там до утра, Эд?

– Если не предложишь ничего лучшего. Я все мозги уже вывихнул, стараясь понять, как убили Салли. Тебе ничего не приходит в голову?

– Ничегошеньки, Эд. Кстати, сегодня ты упоминал, что у тебя возникли какие-то соображения насчет Дороти, а этот орешек, по мне, еще тверже. Не поделишься?

– Нет, дядя Эм. Не буду ничего говорить, пока и насчет Салли не догадаюсь. Метод, использованный с Дороти, с Салли бы не сработал. Не хочу высказывать завиральные версии, пока не пойму, как их обеих убили. Может, я и насчет Дороти ошибаюсь. Даже наверняка, если окажется, что Салли все-таки умерла от сердца.

– Ладно, парень, – раздраженно промолвил дядя. – Если хочешь секретничать, то и я посекретничаю. У меня тоже есть идея, и я прямо сейчас сделаю междугородний звонок, чтобы ее проверить. Хотя знаешь, – смягчился он, – так даже лучше. Не надо нам сравнивать свои домыслы и понапрасну друг друга путать. Ты продолжай работать над тем, как убили девушек, а я попробую зайти с иной стороны. Если кто из нас и упрется в тупик, то хоть другого за собой не потащит.

Мне это показалось разумным. Интересно, конечно, что дядя Эм задумал, но с этим можно и подождать. Дядя сказал, что это не имеет отношения к способу обоих убийств, а я сейчас мог размышлять только об этом.

– Ладно, еще позвоню.

Разговор закончился, и я снова стал ходить по квартире, пытаясь рассуждать логически, без эмоций. Ответ должен находиться здесь, твердил я себе – а если не здесь, то среди увезенных отсюда вещей. Бог мой… я докатился до того, что, осмотрев все стены на предмет потайных дверей, начал потихоньку сходить с ума и с облегчением схватил трубку, когда телефон опять зазвонил.

– Кажется, кое-что наклюнулось, Эд, – сообщил взволнованный дядя.

– Что именно?

– Не уверен пока. Наверное, это тоже завиральная идея, вроде твоей, насчет Дороти. Хочу съездить кое-куда. Когда буду знать точно, тогда и скажу.

– Куда? В Секо, штат Колорадо?

– Нет, и не на Марс тоже. Ты, Эд, думай над своим «как» – это твоя задача, – жди меня через пару дней и не лезь ни во что опасное.

– Слушай, дядя Эм…

– Пока, Эд!

Я хотел перезвонить ему, пока он еще в офисе, но решил, что не следует. Дядя прав: лучше мне держаться своей линии, чем ломать голову над тем, куда и зачем он едет.

Может, мне надо расслабиться, чтобы подсознание сделало свое дело? Я потушил свет в гостиной – того, что проникал из спальни, вполне хватало, – и сел в кресло, но подсознание отказывалось помогать мне. Мысли снова вернулись к прошлой ночи и к Дороти. Как я ни старался очистить свой ум, Дороти являлась и говорила: «Когда искупаемся, Эд… через пару минут…» Совсем не то, о чем мне хотелось думать. То, что хотелось забыть.

Но она не уходила, и я стал вспоминать, как Дороти шла впереди меня в воду, навстречу свой погибели.

Нет, без эмоций размышлять не получалось. Не потому, что я был влюблен в одну из этих девушек – что бы ни означало слово «любовь», – а просто слишком близко стоял к их смерти и чувствовал себя ответственным за нее. Особенно за смерть Салли. Принять бы девушку всерьез, выслушать, расспросить об этих ее марсианах… Может, я и тогда не сумел бы предотвратить трагедию, но, по крайней мере, мне было бы с чем работать сейчас.

Я знал, как убили Дороти – или думал, что знаю, – но ничего не мог доказать. Смерть Салли должна была послужить ключом к разгадке, но что же случилось с ней? Мне вспомнились прочитанные где-то слова: «У смерти много дверей для выхода жизни». За которой из этих дверей скрылась Салли?

Не находя ответа, я совсем измучился, уснул и проснулся лишь ранним утром. Электрический свет в спальне выглядел болезненно-желтым. Я чувствовал себя еще более разбитым, чем накануне. Иногда, если напряженно о чем-то думаешь, подсознание во сне срабатывает и подсказывает ответ, но мне оно такого подарка не сделало.

Я погасил свет, оделся и вышел из квартиры, бросив ключ в почтовый ящик Корбитски. Он безнадежно звякнул о жестяное дно. Я знал, что никогда больше не захочу им воспользоваться, даже если квартиру сегодня и не сдадут. Я провел в ней столько времени без всякого результата, что возращаться не имело смысла. Если ответ там, у меня не хватает ума отыскать его, а если его там нет, я не знаю, где он еще может быть.

Чувствовал я себя паршиво. Мышцы ныли от долгого сидения в кресле и ночного самоубийственного заплыва, голова работала плохо, а день, даже в половине седьмого утра, обещал стать самым жарким за всю неделю. Зачем жить в таком городе, как Чикаго? Сюда и приезжать-то не стоит. Я ненавидел его. Ненавидел все на свете, особенно себя.