Даро жила в другом крыле, и юноша двинулся было к двери, но вовремя остановился. Спускаться вниз, идти через двор, подниматься по лестнице, стучаться, разговаривать с заспанными служанками, которые побегут доносить матери? Ну его! Наследник мирийской короны легко перескочил с подоконника на высокий разлапистый каштан, а с него перебрался на идущий вдоль верхнего нежилого этажа узкий балкончик. Труднее всего было спрыгнуть оттуда на балкон Даро, но байланте способен и не на такое.

Не прошло и десятинки, как Рито сидел на подоконнике сестры, Даро спала, но как-то беспокойно. Наверняка ей снилось что-то мерзкое, впрочем, он в любом случае собирался ее будить. Юноша тихонько коснулся смоляных волос, спящая вздрогнула и застонала. Рафаэль взял сестру за руку и окликнул, Дариоло с трудом разлепила глаза и с облегчением вздохнула.

– Рито!

– Именно, – жизнерадостно подтвердил братец, – а ну вставай и пошли.

– Куда?

– Кататься, рассвет встречать... Сегодня такое утро, грех пропустить...

– Грех? – Девушка вздрогнула. – Земная радость – всегда грех. Мы должны искупать грехи... Я видела во сне святую Циалу, она мне сказала, что за каждую недозволенную радость мы расплатимся великим горем или смертью.

– Камбалу дохлую ты видела, а не Циалу, – рассвирепел Рито, – и вообще, если радость и вправду велика, то за нее и умереть не жалко. Все лучше, чем смерть заживо... Одевайся лучше! Ишь, додумалась, такую дурь смотреть, да еще после Санданги.

Даро не сопротивлялась. Одевалась она всегда быстро, может, потому, что не имела обыкновения крутиться перед зеркалом.

– А как мы... Там же старая Ампаро!

– Да спит она, а проснется – ей же хуже, увидит нас и помрет со злости... Идем...

Ампаро и вправду спала и даже похрапывала. Рафаэль не утерпел и, стащив старухину шаль, завязал в нее пару серебряных подсвечников и сунул под кресло. Даро сначала оторопела от подобной наглости, но потом представила ужас своей дуэньи и едва сдержала смех. Брат и сестра быстрее кошек проскочили лестницу, пересекли еще не политый слугами двор и скрылись в конюшнях. Оседлать лошадей и растолкать привратника было делом пары десятинок. Всадник на молочно-белом атэвском жеребце и всадница на гнедой белоногой кобылке промчались спящей Жасминной улицей и вылетели в поля. Летний зной еще не выжег весенние изумруды, вокруг все цвело, наполняя душу неистовой радостью и жаждой жизни. Рито и Даро были молоды, свободны и счастливы. Ветер путал конские гривы и свистел в ушах, лошади мчались навстречу рассвету по высокой росистой траве, праздничные ночи закончились, но жизнь продолжалась и была полна радости!

Рафаэль осадил коня у обрыва, внизу смеялось море. Волны весело набегали на розовеющие камни, кричали и дрались проснувшиеся чайки, вдали мелькнул парус, кто-то из рыбаков все же вышел на лов...

– Рито, – юноша обернулся, Даро смотрела на него с восторгом и благодарностью, – Рито, спасибо тебе...

– За что, малявка?

– За... за это, – она беспомощно обвела руками вокруг себя, – за Сандангу, за то, что ты меня любишь...

– Еще как люблю, – подтвердил Рафаэль, – слушай, раз уж мы заговорили Проклятый знает о чем... Я хочу уехать. В Новый Эланд. Поедешь со мной?

– Ты с ума сошел!

– Я бы был сумасшедшим, если б остался, и последним подлецом, если б бросил тебя здесь. Эландцы не обижают женщин...

– Но... Но они же еретики!

– Ну и что? – Рито спрыгнул с лошади и снял сестру с седла. – Если все дело в том, что они не пускают к себе капустниц и синяков и не платят церковную долю, то я им не судья. Этих дряней давить нужно, а не ползать перед ними. А добро всегда и везде добром будет. И зло тоже. Можно сколько угодно свечек святым наставить и при этом тварью остаться... Неужто Творец такой дурак, что возьмет к себе доносчика Уго и оттолкнет Лючо, который, когда пожар был, из огня восемь человек вытащил? Эй, ты меня слушаешь?

– Я думаю, – взмахнула ресницами Даро, – если Уго будет в раю, это неправильно. Я с ним быть не хочу.

– Ну, значит, будешь со мной в аду...

– Не шути так!

– А я и не шучу. Но смерть, она когда еще будет, а жизнь у нас одна, и губить ее незачем. Так ты поедешь?

– Когда?

– Как только придут атэвы...

– Атэвы?! Но они же...

– Еретики? Нет, точно эту твою камбалу удавить нужно. На пару с Ампаро! Атэвов не бойся, у них свой закон, они его не нарушат. Подумаешь, походишь немного с закрытым лицом, чем оно хуже циалианских тряпок? Ну, решай... Корабль придет через кварту или две.

– Рито, – Даро вздохнула, – а как же отец? И Рено? Может быть, ты останешься? Вдруг все теперь иначе пойдет?

– А ты умница, малявка, – Рито смотрел на сестру так, словно видел ее впервые, – умница. Все! Никуда мы не едем, а вместе с Рено заставляем отца вспомнить, что он герцог, а не Хосе-Печальник![67]Решено, я остаюсь. И первое, что сделаю, это сожгу твои капустные тряпки. Будешь носить желтое и розовое... Потом влюбишься, мы тебя замуж выдадим...

– Влюблюсь? – тихо повторила Даро. – Знаешь, я думала об этом. Я хочу так влюбиться, чтобы навсегда, даже сильнее, чем Рено, чем все, про кого я читала... Вот тогда я согласна умереть, если нужно...

– Да забудь ты всю эту циалианскую чушь, – взорвался Рафаэль, – все у тебя будет. И любовь тоже. Ну что, возвращаемся? А то жарко будет.

Она молча кивнула. Назад ехали медленно, Даро чему-то улыбалась, наверное, воображала свою встречу с прекрасным рыцарем. Разумеется, он будет на белом коне и спасет ее от страшной опасности. Они полюбят друг друга с первого взгляда и до смертного вздоха. Надо полагать, у спасителя будут золотые волосы и синие глаза, и он будет хорош, как эльф из сказки. Рафаэль закинул лицо, подставляя его солнечным лучам. Как бы то ни было, старой жизни конец. Даро он капустницам не отдаст, да и вообще пора этих тварей потеснить. Вчерашняя ночь показала, что их можно и нужно ставить на место.

Поля кончились, впереди, в голубоватой дымке, маячил Кер-Эрасти, в город из окрестных сел тянулись трогательные ослики с огромными корзинами и вьючные лошади и мулы в соломенных шляпах. Но из города не ехал никто. Кер-Эрасти отсыпался после трехдневного веселья. Нет, какой-то всадник показался. Ишь, как торопится, съехал с дороги, чтобы не связываться со встречными, пустил коня в галоп... Странно, лошадь вроде знакомая, и не только лошадь! Проклятый! Отец! Рафаэль дал шпоры коню, и жеребец, сдержав обиженное ржанье, бросился вперед. Герцог тоже узнал сына и придержал рыжего Оро.