Мне вдруг хочется плакать, хочется взять Джулиана за руку, сказать ему, что все хорошо, почувствовать губами его ухо. Я хочу свернуться калачиком у него под боком, как я когда-то лежала рядом с Алексом, и вдыхать запах его кожи.

«Это не Алекс. Ты не хочешь быть с Джулианом. Ты хочешь быть с Алексом. Алекс умер».

Но это не полная правда. С Джулианом я тоже хочу быть. У меня до боли ноет все тело. Я хочу, чтобы губы Джулиана соединились с моими, хочу, чтобы его теплые руки прикасались к мои волосам и к моим плечам. Я хочу забыться в нем, хочу, чтобы мое тело растворилось в его теле и мы стали одним целым.

Я крепко зажмуриваю глаза и стараюсь не думать об этом. Но когда глаза закрыты, образы Алекса и Джулиана соединяются у меня в сознании. Их лица сливаются, разделяются и снова сливаются, набегают друг на друга, как отражения в ручье, и я уже не знаю, до кого из них хочу дотянуться.

— Лина? — снова зовет Джулиан, еще тише, чем прежде.

Когда он произносит мое имя, оно звучит как музыка. Джулиан придвигается ближе. Я чувствую это. Я не хотела этого делать, но тоже сдвигаюсь ближе к краю койки, как можно ближе к Джулиану. Но я не поворачиваюсь на бок. Я заставляю себя лежать тихо, мысленно сковываю льдом руки и ноги и даже сердце.

— Да, Джулиан?

— Что ты чувствуешь, когда это происходит?

Я знаю, о чем он говорит, но все равно переспрашиваю:

— Что происходит?

— Делирия.

Джулиан замолкает, я слышу, как он соскальзывает с койки и становится на колени. Я не могу ни шевелиться, ни дышать. Если я поверну голову, между нашими губами будет всего шесть дюймов. Даже меньше.

— Как это — быть инфицированной?

— Я... я не могу это описать,— с трудом выдавливаю я из себя.

Мне трудно дышать, я не могу дышать, не могу дышать. Его кожа пахнет дымом костра, пахнет мылом, я представляю, как пробую ее на вкус, кусаю его губы.

— Я хочу узнать, как это,— шепчет Джулиан; я едва его слышу,— Я хочу узнать это с тобой.

Его пальцы прикасаются к моему лбу, прикосновение такое легкое, как его шепот, оно похоже на дыхание. Я продолжаю лежать, как парализованная. Его пальцы пробегают по моей переносице, останавливаются на губах. Я чувствую слабое давление, солоноватый привкус и рисунок кожи на его пальцах. Потом они гладят мой подбородок и перебегают к волосам. Яркий, раскаленный добела свет заполняет меня изнутри, приковывает к койке.

— Я рассказывал тебе.— Теперь у Джулиана низкий глухой голос.— Помнишь, я рассказывал... как однажды видел, как целуются парень и девушка... а ты...

Джулиан не заканчивает вопрос, но он и не должен. Лед, сковывающий мое тело, исчезает, а горячий свет вырывается из моей груди, освобождает мои губы. Мне остается только слегка повернуть голову, и наши губы встречаются.

Мы целуемся. Сначала медленно, потому что Джулиан не знает как, а со мной это было настолько давно, что, кажется, прошла целая вечность. Я чувствую вкус соли, сахара и мыла, я провожу языком по, его нижней губе, и он на мгновение замирает. У него теплые, полные, чудесные губы. Он проводит языком по моим губам, и мы оба освобождаемся. Мы дышим друг в друга; он берет мое лицо в ладони; я поднимаюсь на волне чистой радости, я готова кричать от счастья. Его крепкая грудь прижимается к моей. Я непроизвольно притягиваю его к себе, я не хочу, чтобы это закончилось. Я готова до конца жизни целовать его, ощущать его пальцы в своих волосах, слушать, как он шепчет мое имя.

Впервые с тех пор, как умер Алекс, я нашла свой путь в по-настоящему свободное пространство, здесь нет границ, нет места для страха. Это как полет.

А потом вдруг Джулиан отстраняется от меня.

— Лина,— задыхаясь, шепчет он, словно пробежал длинную дистанцию.

— Не говори ничего.

Мне все еще кажется, что я могу расплакаться. В поцелуях, в других людях столько хрупкости. Это как тонкое стекло.

— Ты все испортишь.

Но Джулиан все равно спрашивает:

— Что с нами будет завтра?

— Не знаю.

Я притягиваю его голову на подушку. На секунду мне кажется, что рядом с нами в темноте движется какая-то фигура. Я резко поворачиваю голову влево. Ничего. Приведения мерещатся. Я думаю об Алексе.

— Не думай об этом сейчас,— говорю я в равной степени и себе, и Джулиану.

Койка очень узкая. Я поворачиваюсь на бок, спиной к Джулиану, а когда он обнимает меня одной рукой, я расслабленно облокачиваюсь на него. Мне так уютно, наши тела словно созданы друг для друга. Мне хочется убежать, у меня слезы наворачиваются на глаза. Я хочу попросить у Алекса прощения, в каком бы мире он сейчас ни был. Я хочу снова целовать Джулиана.

Но я не делаю ни того ни другого. Я лежу тихо и спиной слышу, как бьется сердце Джулиана. А потом и мое сердце успокаивается. Я не убираю его руку и, перед тем как заснуть, молюсь о том, чтобы утро никогда не наступило.

Но утро наступает. Бледно-серый свет проникает сквозь щели в крыше и разгоняет темноту в спальной комнате. В первые секунды после пробуждения я верю, что рядом со мной Алекс. Нет. Джулиан. Это его рука обнимает меня, его горячее дыхание на моем затылке. Ночью я сбила простыню в ноги. Я замечаю в коридоре какое-то движение. Кошка пробралась в дом.

Нет. Вчера вечером я заперла дверь. Я уверена в этом на сто процентов. Я ее заперла. От ужаса у меня сжимается сердце.

Я сажусь.

— Джулиан...

И тут все приходит в движение. Они врываются в дверь, вламываются сквозь стены, орут, кричат, вопят... Полицейские и регуляторы в серой униформе и в противогазах. Один хватает меня, второй стаскивает с койки Джулиана. Он проснулся и зовет меня, но я не слышу его из-за шума и грохота, из-за крика, может быть моего собственного. Я хватаю рюкзак и бью им регулятора, но все бесполезно — еще три регулятора приближаются ко мне по узким проходам между койками. Я вспоминаю о пистолете, оставшемся в ванной комнате, от которого теперь тоже никакой пользы. Кто-то тащит меня за шиворот, ворот толстовки сдавливает мне горло. Еще один регулятор выворачивает мне руки за спину, надевает наручники и толкает в спину. Меня волокут по коридору и выталкивают на залитый солнечным светом порог. Перед Убежищем полицейские и спецназовцы, все вооружены и в противогазах. Стоят молча и ждут.

Западня. Это слово проникает в мое сознание сквозь панику. Западня.

— Мы взяли их,— рапортует кто-то по рации.

С этой секунды воздух начинает вибрировать от самых разнообразных звуков: люди кричат что-то друг другу и жестикулируют; два полицейских офицера заводят мотоциклы, повсюду распространяется вонь выхлопных газов; вокруг трещат на разный лад переносные рации.

— Десять-четыре, десять-четыре. Мы их взяли.