Бейрут был наполнен экзотикой, напряжением и опасностью, а расовой, религиозной и политической мешанине еще большую лихорадочность придавали поднимающаяся волна арабского национализма и обостренные конфликты «холодной войны». В пятьдесят шестом году здесь была плодородная почва для журналистской деятельности, а для шпионской особенно. «Ливан был единственной арабской страной без цензуры и с хорошими средствами связи, — писал газетный репортер Ричард Бистон, приехавший в город незадолго до Филби. — Поэтому Бейрут неизбежно сделался столицей прослушки, а отель „Сент-Джордж“ с тамошним баром — его эпицентром, таким восточным базаром, где могли обмениваться информацией дипломаты, политики, журналисты и шпионы». Филби прилетел в бейрутский аэропорт в августе и сразу же отправился в бар отеля «Сент-Джордж».

Бейрут жил в напряженном режиме. В 1956 году ближневосточная политика была такой же запутанной и быстро меняющейся, как и сегодня. Но, как Филби хорошо знал еще со времен работы корреспондентом в раздираемой гражданской войной Испании, нет для шпиона лучшего прикрытия, чем профессия журналиста, позволяющая задавать собеседникам прямые, грубоватые и дерзкие вопросы на самые деликатные темы, не рискуя вызвать у них подозрения. Интересный сюжет для читателей «Обсервера», если копнуть поглубже, затем уходил в британскую разведку. Филби принялся обрабатывать политиков, армейских офицеров, дипломатов и коллег-репортеров, которые могли стать полезными источниками по журналистской части или по шпионской, а еще лучше вместе. Граница между двумя занятиями была размыта для него с первого дня. Сначала он поселился в окрестностях Бейрута, в доме, который Филби-старший снял, после того как подвергся остракизму за критику преемника Ибн-Сауда. А когда Джон Филби вернулся в Саудовскую Аравию, наш герой снял квартиру в мусульманском квартале города. Ричард Бистон, встретившийся с Филби вскоре после его приезда в ливанскую столицу, высказался о нем так: «Он был типичный англичанин, расслабленный, учтивый, забавный — и все это, в сочетании с несколько болезненным заиканием, делало его неотразимым для женщин. Он бы очаровал даже птичек на деревьях». Но под маской добродушия Бистон разглядел душевное сиротство. «Он производил впечатление довольно одинокого, потрепанного жизнью человека». Впрочем, одиноким он оставался недолго.

Сорокадвухлетняя Элеанор Брюэр, в прошлом архитектор и начинающий скульптор, а также работница Красного Креста из Сиэтла, была женой Сэма Поупа Брюэра, корреспондента «Нью-Йорк таймс» в Бейруте. Высокая и стройная, приятная в общении, заводная. С будущим мужем она познакомилась во время войны, в Стамбуле, откуда он писал репортажи в газету, а она там работала в отделе военной информации. Николас Эллиотт знавал их в те годы как одну из ярких пар в стамбульской тусовке. Но к пятьдесят шестому году Элеанор уже была несчастна в браке и откровенно скучала. Бистон вспоминал о ней, как о «поджарой, пьющей американке, жесткой и себе на уме. Но под этой внешней оболочкой скрывалась романтичная и политически наивная женщина». Как большинство людей, объявляющих себя свободными, она была рабой условностей.

Сэм Брюэр познакомился с Филби, когда оба освещали гражданскую войну в Испании, и сейчас, узнав о приезде в Бейрут бывшего коллеги, он поспешил пригласить его к себе в дом. А в начале сентября, уезжая в длительную командировку, Брюэр велел жене приглядывать за Филби. «Если я увижу Кима, я должна была знакомить его с друзьями и оказывать ему всяческую помощь», — вспоминала она позже. Но ее гостеприимство оказалось куда теплее, чем это виделось ее супругу.

Двенадцатого сентября 1956 года Элеанор Брюэр выпивала с друзьями в баре отеля «Сент-Джордж», когда кто-то показал пальцем на Кима Филби. Она передала через официанта приглашение присоединиться к их компании.

В Киме Филби меня сразу тронуло его одиночество. На фоне общительных журналистов он отличался несколько старомодной замкнутостью. Ему тогда было сорок четыре года. Среднего роста, очень худой, с красиво выписанными чертами лица. Небесно-синие глаза… У него был такой дар доверительного общения, что я сразу заговорила с ним совершенно свободно. На меня сильное впечатление произвели его безукоризненные манеры. Мы взяли его под свое крыло, и он быстро сделался нашим близким другом.

Рождество Филби встречал у Брюэров. Сэму Брюэру нравилось обсуждать с Филби ближневосточную политику; Филби нравилось спать с его женой. Любовники тайно встречались в маленьком кафе, который они между собой называли «Трясущийся пол», а поводом для этого названия, скорее всего, послужили объемы поглощаемого спиртного. Они устраивали пикники на холмах, курили бурлящие кальяны в арабских кофейнях и обменивались наспех нацарапанными, в подростковом стиле, любовными записочками. «Ким был замечательным компаньоном, — впоследствии написала Элеанор. — Я в жизни не встречала более доброго и интересного человека». Элеанор увлеклась не на шутку и винила мужа в распаде их брака. Сэм интересуется только политикой, жаловалась она, и постоянно критикует все, что я готовлю: «Мои суфле всегда не такие, как надо». Как и в другой своей жизни, Филби получал наслаждение от уловок, тайных посланий и встреч украдкой, его возбуждала жизнь, построенная на обмане. Закрутив подпольный любовный роман, Филби осторожно проверял, нет ли признаков слежки. Никто за ним не следил.

Репортажи Филби из Бейрута были добротными, хоть и без особого блеска. Если ему казалось, что тема заказанного материала излишне легкомысленная, — например, арабские девушки-рабыни, — то он писал под псевдонимом Чарльз Гарнер. Даже в журналистике он вел двойную жизнь. Филби сразу начал собирать информацию для своих кураторов в МИ-6. Он «прекрасно понимал их требования». На раннем этапе его разведывательная работа в Ливане сводилась к неформальным разговорам с арабскими политиками, после чего он «сообщал британскому правительству, о чем они думают на самом деле». Начальство явно было им довольно: спустя год в Бейрут прилетел шеф ближневосточного отдела МИ-6 и пригласил его на ланч в дорогой ресторан с видом на море, где сказал, что его статус подтвержден, а сумма предварительного гонорара повышена. «Стремясь быть на хорошем счету», Филби снова включился в работу на МИ-6 «с повышенной ответственностью», при этом ожидая неизбежного звонка из КГБ.

В Бейруте он жил по заведенному распорядку. В полдень посещал отель «Нормандия», не столь заметный и дорогой, как «Сент-Джордж», чтобы пропустить первый стаканчик «Кровавой Мэри» и прочитать почту и свежие газеты. Однажды к его угловому столику подошел молодой крепыш за тридцать, явно иностранец, и протянул свою визитку: «Петухов, советская торговая миссия».

— Я читал ваши статьи в «Обсервере» и «Экономисте», мистер Филби, — начал он, — и нахожу их очень глубокими. Я вас искал. Не откажете ли вы мне в любезности поговорить? Меня особенно интересуют перспективы Общего рынка в арабских странах.

В этот момент Филби мог положить конец своей двойной жизни. Он мог ответить Петухову, что ему неинтересно обсуждать арабскую экономику, и тем самым послать сигнал КГБ, что он вышел из игры. Другие агенты, завербованные в тридцатых, включая Энтони Бланта, успешно отделались от советской разведки. У Филби началась новая жизнь: новая любовь и две интересные, удачно совмещенные и хорошо оплачиваемые работы, Николас Эллиотт прикрывает его от дальнейшего расследования МИ-5, его репутация журналиста и эксперта по Ближнему Востоку растет на глазах. Так что он мог отклонить авансы КГБ вполне безнаказанно. Вместо этого он пригласил Петухова к себе на чай.