— Да, к сожалению, такие люди есть.

— Больше всего меня выводит из себя то, что без осознания вины не может быть наказания. Старые нацистские мерзавцы, например, не видят в своих действиях ничего плохого, в то время как последующие поколения мучаются чувством вины за события, произошедшие еще до их появления на свет. Но у медали имеется и обратная сторона, — продолжил Шнаубер, снова заняв свое место на софе. — Есть такие, кто, совершив поступок, который большинство из нас посчитали бы легким прегрешением или банальным проступком, всю оставшуюся жизнь мучаются угрызениями совести.

— И Лауру фон Клостерштадт преследовали угрызения совести? — чуть наклонившись вперед, тихо спросил Фабель.

— Да, это был один из множества скелетов в шкафах семейства фон Клостерштадт. Аборт. Много лет назад. Лаура тогда едва вышла из детского возраста. Об этом никто не знал. Событие было окружено такой завесой секретности, по сравнению с которой федеральное казначейство выглядит открытым домом. Маргарита устроила операцию и сделала так, чтобы все осталось в тайне. Но Лаура мне об этом рассказала. Прежде чем она посвятила меня в тайну, прошли годы. И эти годы разбили ее маленькое сердечко.

— И кто же был отцом ребенка?

— Никто. И его главный грех состоял в том, что он был никем. Одним словом, Маргарита сделала так, что он исчез со сцены. И именно поэтому я назвал ее своей «несчастной принцессой». Длившаяся час медицинская процедура — и страдания на всю оставшуюся жизнь. — Шнаубер сделал еще глоток, и его глаза покраснели. Но не под действием виски. — И знаете, что сильнее всего меня угнетает, герр криминальгаупткомиссар? Больше всего угнетает и печалит то, что когда это чудовище убивало Лауру, то бедная девочка скорее всего думала, что заслуживает этого.

22.00, среда 14 апреля. Жилой квартал, Гамбург

Хенк Германн, откинувшись на спинку стула, слушал рассказ Анны об операции, в ходе которой был убит Пауль Линдерман, Мария получила ножевое ранение, а сама Анна едва не потеряла жизнь.

— Боже, то еще дело. Прекрасно тебя понимаю. Я об этом событии, как ты догадываешься, знал. Но без подробностей. Теперь я понимаю, почему та ночь потрясла всю команду. Не только потрясла, но и повлияла на ход всех последующих операций.

— Но сильнее всего это отразилось на Фабеле. Ты видел его реакцию, когда Вернер получил удар ключом по голове? Теперь при возникновении даже подобия опасной ситуации он держит нас на привязи, пуская вперед спецназ. Думаю, что ему следует… что нам следует вернуть уверенность в себе.

Над столиком повисла неловкая тишина. Хенк было вознамерился что-то сказать, но тут же передумал.

— В чем дело? — спросила Анна. — Продолжай. Ты хотел меня о чем-то спросить?

— Да, но это личное… Если ты не возражаешь…

— Валяй, — приняв заинтригованный вид, бросила Анна.

— Я только что видел цепочку на шее. Кулон, который ты носишь…

Анна перестала улыбаться, но во всем остальном ее лицо осталось совершенно спокойным. Она выудила из футболки звезду Давида и спросила:

— Этот? Он что, тебя раздражает?

— Нет… Боже мой, никоим образом, — смущенно произнес Хенк. — Мне просто интересно. Я слышал, что ты некоторое время жила в Израиле. Служила там в армии. А затем вернулась.

— А что в этом удивительного? Я родилась в Германии. Гамбург — мой город. И мое место здесь. — Она склонилась над столом и прошептала с заговорщицким видом: — Таких, как я, в городе почти пять тысяч. Только никому об этом не говори.

— Прости, — по-прежнему ощущая неловкость, сказал Германн. — Мне не следовало спрашивать.

— Почему нет? Ты удивлен тем, что я предпочитаю жить здесь? Находишь это противоестественным?

— Ну как тебе сказать… С таким ужасным прошлым. Я не стал бы тебя осуждать, если бы ты не захотела жить в Германии.

— Как я уже сказала, я прежде всего немка. И лишь после этого — еврейка. А тебе известно, что до прихода нацистов к власти антисемитизма в Гамбурге почти не было? Во всяком случае, его здесь было меньше, чем в любом другом городе Европы. По всей Европе для евреев существовали ограничения на профессии, их право голоса тоже было ограничено. Евреев притесняли во многих местах, но только не здесь, не в ганзейском городе Гамбурге. Именно поэтому до прихода Гитлера к власти в Гамбурге существовала самая большая во всей Германии еврейская община. Евреи составляли пять процентов населения города. Даже в самые «темные времена» моих дедушку и бабушку укрывали их немецкие друзья. А для этого требовалось немалое мужество. Больше мужества, чем, как я боюсь, могло быть в то время у меня. Как бы то ни было, но Гамбург тот город, где я чувствую себя вполне комфортно. Здесь я дома. Я вовсе не цветок пустыни, Хенк, и меня следует регулярно орошать.

— Не думаю, что я смог бы вот так простить…

— Речь вовсе не идет о прошении, Хенк. Надо думать о бдительности. Я не жила в то время, когда у власти были нацисты. Так же как и ты и как все наше поколение. Но я постоянно помню о том, что тогда происходило… — Она помолчала, вращая в руках свой стакан, затем рассмеялась и продолжила: — И кроме того, я не такая уж всепрощающая. Мне даже пришлось вступить… думаю, что ты слышал об этом… в… как бы получше выразиться… в некоторые противоречия.

— До меня дошли кое-какие слухи, — рассмеялся Хенк Германн. — Слухи о праворадикальных скинхедах и их разбитых яйцах. Это действительно так?

— Когда я вижу этих бритоголовых идиотов в зеленых летных куртках, я, мягко говоря, немного завожусь. Как здесь уже было сказано, я не теряю бдительности. А мой брат Джулиус, между прочим, является весьма заметной фигурой в еврейской общине города Гамбурга. Он специалист в области гражданского права и один из ведущих членов Германо-еврейского общества. Кроме того, он по совместительству преподает в «Школе Талмуда и Торы» в Гриндельфиртеле. Джулиус верит в строительство межкультурных мостов. А я же, как практик, хочу знать, что находится у меня за спиной.

— Судя по тону, ты считаешь, что твой брат идет неверным путем.

— Нам не нужны межкультурные мосты. Я принадлежу к германской культуре. Мои родители, мои дедушка и бабушка, так же как и их родители, принадлежали к немецкой культуре. Мы ничем не отличаемся от других жителей Германии. Если бы я считала себя другой, если бы ты относился ко мне как к кому-то другому, то это означало бы, что Гитлер в конечном итоге победил. Просто у меня есть кое-какое дополнительное наследие. И я горжусь этим наследием, горжусь тем, что я — еврейка. Но формирует мою личность… Германия.

Хенк заказал еще выпивки, и они поболтали, свободно перескакивая с одной темы на другую. Анна узнала, что у Хенка имеются две сестры и один брат, что на свет его произвели в Каксхавене, а когда он был еще ребенком, семья перебралась в Мармштроф, где его отец долгие годы работал мясником. «Мясная лавка Германна» — лучшее подобное заведение в южном Гамбурге; он хотел придать своим словам несколько издевательское звучание, но Анна улыбнулась, понимая, что Хенк в глубине души гордится отцом.