Во время позиционного противостояния под Полтавой в июне 1709 года возрос поток «выходцев» из шведской армии. И если о некоторых мы знаем лишь имена и происхождение, то о других – и причины, по которым они покинули королевское войско. 16 июня к русским выехал некто Демко Лесков «родиною с Волыну из местечка Ковля», который служил возницей при шведском капитане Реткине [708]. В ночь на 17 июня в царское войско приехал челядин квартирмейстера рейтарского полка Леон Ивашкеевич родом из литовского Слонима[709]. 21 июня перебежал будицкий мужик Сидор Гришенко, который вслед за своим братом собирался было принять шведскую службу, но отказался от этой идеи, поскольку «есть нечево и купить негде»[710]. 23 июня из шведского войска выехал волох Михайло Судников, который прежде служил в русской армии и был взят в плен под Стародубом[711].

О том, что ожидало таких «выходцев», можно узнать из письма Петра московскому коменданту князю М. П. Гагарину от 25 января 1709 года: «О дезертирах или выходцах прежде сего я писал, о чем и ныне подтверждаю: рядовым учини оклад по двенадцати рублев на год человеку, да сверх того давать масло, хлеб и соль; а офицерам учинить оклады против иноземцов тех, которые родились на Москве; и учини их в гварнизоне ротами особливыми, а протчих, которые не хотят служить, отпусти чрез город Архангельской или Смоленск» [712]. Впрочем, в 1712 г. отношение к перешедшим на русскую службу шведам изменилось: «У всех, которые иноземцы салдаты в службе на Москве, ружье обрать, а которые из них поданные швецкие, посадить порознь за крепким караулом»[713]. Очевидно, это было связано с раскрытыми планами их побега.

Видимо, шведских дезертиров, после того как они уходили из своих частей и не вступали на службу в другие армии, отпускали «на все четыре стороны». Чем, возможно, и пользовалось шведское командование. Из осажденного в городе Тенингене шведского войска графа Стенбока к союзникам перебегали необычно много дезертиров. Князь Б. И. Куракин сообщал Г. И. Головкину 17 февраля 1713 г.: «Многие необыкновенно переметчики есть из армии неприятельской в наши войска, между которыми несколько и офицеров явилося. О сем здесь разсуждается некоторого вымысла от Штенбока, что он для недостатка провианта нарочно дезертирами войска свои убавляет; а по свободе из наших войск, оные явятся в гварнизонах шведских в Висмаре и в других» [714]. Петр тогда же по этому поводу писал Меншикову: «Понеже уведомились мы, что дезартиры швецкие, которые отпущены от вас с пасами, многие приняли службу швецкую, а иные по дороге дуруют, того для которые еще не отпущены и которые впредь выдут, велите задерживать или дацким отдавать»[715].

Судя по дневниковым записям Гельмса, сведения об уходе дезертиров из крепости быстро распространялись по городу: в первые восемь дней осады из Риги дезертировали 40 человек, в конце ноября был задержан намеревавшийся дезертировать капитан Фогель[716]. Против роста дезертирства комендантом были объявлены следующие меры: те, которые убегут и будут пойманы, без пощады будут повешены, а офицерам было приказано доставить имена дезертиров из их подразделений, для прибития к позорному столбу[717]. Отметим, что те же меры содержались в русском воинском артикуле о дезертирах и беглецах: «Которые, стоя пред неприятелем, или в акции уйдут, и знамя свое, или штандарт, до последней капли крови оборонять не будут, оные имеют шельмованы быть, а когда поимаются убиты будут» [718].

По мере того как осада все больше осложняла жизнь людей в городе, возрастал поток тех, кто стремился покинуть крепость. Они сообщали осаждающим сведения, которые интересны для нас и сегодня, поскольку описывают моральное и физическое состояние осажденных.

«Тогож дня [4 июня 1704 года. – Б. М.] перебежал из Нарвы в обоз челядник майора Ребиндера, которой в Нарве обретался, и в роспросе сказал о войсках в Нарве будущих, против вышеписанногож взятого Нарвенского мещанина [по имени Ланг, взятого 31 мая недалеко от города. – Б. М.], что тогда в Нарве конницы было 500 человек, у которых только с 200 лошадей, и пехоты 2000 человек, а хлебных запасов в магазинах малое число, и при его бытности в Нарве дано де всем солдатам на месяц по четверти бочки овса на человека, а ржи никому уже не дают. Офицерам же никакой хлебной дачи нет, а за все дают им деньгами. Для чего многие офицеры, приходя к коменданту Горну, говорили, что если им он хлебных запасов давать не станет, то они принуждены будут уйтить из Нарвы к войскам царского величества. Такожде и солдаты многие от голоду о том же мыслили и явно меж собою говорили, что если им хлеба давать не будут, то також пойдут к войскам великого государя»[719].

7 июня в русский лагерь из Нарвы перебежали два человека, а также пришел драгун из корпуса Шлиппенбаха и сообщил, что этот шведский генерал стоит в Ракобурге (Раквере) с отрядом в 3000 человек, большая часть из которых – конные [720]. (Данные о Шлиппенбахе интересовали русское командование, поскольку только этот неприятельский корпус находился поблизости и мог деблокировать Нарву.) 26 июня в наши апроши из Нарвы перебежал капрал Андрей Фалк, «от которого уведомились о особливостях состояния того города»[721]. А 12 июля перебежал «шведский драгун пьяный, который взят и приведен в обоз»[722]. Перебежчик 17 июля – шведский рейтар – на допросе сказал, что «ушел он оттуда от голоду, потому что им уже за скудостию провианту, хлеба не дают, а выдали де на месяц солодом по четверику человеку» [723]. 3 августа в русские апроши перебежали шведский «драгун да работная баба» [724], которые сказали, что «в Нарве от бомбардирования великое разорение было, и в домах, и в погребах людям урон чинился; а найпаче от гладу, понеже уже хлеб последний роздали солдатам на одну неделю по небольшому, и больше питаясь киселем ослабели» [725]. На следующий день «из Нарвыж перебежал в апроши наши шведский гранадер, подтверждая помянутое» [726].