забоя, к которой добавлялась едкая копоть лучин. Лучины — единственное имевшееся освещение — придумали сами рабочие… Чад. Раздираемые кашлем легкие. Но без света крепь не поставишь, без крепи не пробьешь тоннель, а без тоннеля фронт не получит снаряды и продовольствие.

Порой кто-нибудь не выдерживал, его вытаскивали наружу — хлебнуть воздуха. Одному пожилому проходчику стало совсем худо, его понесли в блиндаж. На полпути, очнувшись, он соскочил с носилок и с укоризной сказал товарищам:

— Куда вы меня несете? Что я, раненый? Здоровых солдат в госпиталь не кладут…

Да, это была работа под стать войне.

Казалось, в тоннеле, в этом кромешном аду, где слышался стук кайла да хриплое дыхание, работал стальной механизм с человеческим сердцем. Сердце держалось любовью к родным и близким, оставшимся в далекой полуголодной, воюющей Москве, и ненавистью к врагу.

Едва ли не через день приезжал Зернов — исхудавший, с темными подглазьями, — вникал в мельчайшие детали восстановления, давал советы, торопил:

— Время, друзья, время не ждет.

— Вы же нам отпустили три месяца.

— Это я — вам. А что вы отпустили сами себе? Нажмите, прошу, минута дорога.

На утренней зорьке знакомой тропой начальник отряда отправлялся на перевалы, к двум другим тоннелям. Бугаенко, правда, всегда был на месте, но Борису Ильичу казалось, что без него дело движется медленно.

Пошел он и сегодня, чувствуя тяжелевший на боку трофейный «вальтер»: в горах попадались заплутавшие немцы. Был он близорук и, случись беда, едва ли смог бы воспользоваться пистолетом, и все-таки с ним, что ни говори, веселей. В рассветной тишине ухала сова, эхо катилось по лесным ущельям. Призывно трубил олень. В чащобе занимался птичий щебет. Горы жили своей, невидимой глазу жизнью.

В эти минуты он мог немного отвлечься, подумать о жене, оставшейся с малышкой дочерью в Москве. Как они там без него? С женой и до войны-то мало виделись. Работа, заседания, общественные нагрузки. На мгновение к нему словно бы пришло ощущение безвозвратной потери. Молодость не вернешь, промелькнула в трудах и заботах, а потом — война… И словно бы наперекор всему, с каким-то необъяснимым упрямством стал мечтать о том, как они с женой заживут после войны. Только бы победить, одолеть эти коричневые полчища, добравшиеся аж до Кавказа.

И чем больше он думал об этом, тем дальше уходили воспоминания, вытесняясь будничной маетой. Три дня не был он на Навагинском. Как побыстрей доставлять материалы к тоннелю через бурную Шыпшу — мост взорван. В день по столовой ложке не годится, сорвем сроки.

Он вышел на перевал и замер, не веря глазам.

С крутого берега к тоннелю тянулись стальные тросы. По ним, как по канатной дороге, скользила платформа с людьми, сверкали на солнце кирки и лопаты. Потом пошла вторая, груженная тесом. Начальник отряда двинулся, как слепой. У самого берега, на круче, столкнулся с Бугаенко.

— Где ты все это раздобыл? — спросил чуть слышно.

— Вагонетки — трофейные, под откосом, канаты — в разбитом альпинистском обозе. И домкраты там же. Поддомкратим — и на тележках под гору.

— Ну… спасибо.

Впервые ему изменила выдержка, отвернулся: ветер, что ли, вышиб слезу? Молча обнял Бугаенко, слова застряли в горле — не вымолвишь.

За три дня до намеченного срока под всеми тремя тоннелями, стоявшими на временной крепи, со стороны порта прошел первый эшелон. Метростроевцы проводили его глазами и повалились наземь — спать. Дойти до землянок не было сил.

К этому времени землянок, к слову сказать, оставалось немного. Богорад со своей хозкомандой успел поставить на рельсы несколько отслуживших вагонов — под жилье, инвентарь, кухню, походную кузницу.

Так в горячей прифронтовой купели рождался отряд на колесах, мобильная колонна.

Поступивший от Зернова новый приказ о переброске к Новороссийску застал метростроевцев в полной готовности. Накануне Бориса Ильича вызывали в Москву, в главк, за подробными указаниями, и он впервые за два года встретился с женой. Она ждала его на Курском вокзале с букетиком фиалок.

Торопливые объятия. Запавшие сияющие глаза. И расспросы, расспросы: как здоровье, как дочка, чем питаетесь?

— Все хорошо, главное, ты жив-здоров…

Он-то знал, каково им приходится, кое-чего подкопил от своего пайка. Даже плитку шоколада для малышки.

— Вот и порадуешь ее сам! К вечеру возьму из садика. А сейчас мне на работу. Пока…

— До встречи.

С дочерью так и не смог толком повидаться. Едва успел заскочить домой помыться — и в главк, а когда вернулся, она уже спала. У жены случилось дежурство. За двое суток, может, час и пробыли вместе…

А среди развалин Новороссийска, куда он прибыл с полномочиями главка, уже закипала жизнь. Люди возвращались в родной город в одиночку и группами, толкая перед собой повозки с детьми, скарбом. Но это были уже не те беженцы, которых он видел на кавказском взморье: слышался смех, веселые оклики. Девушки в пестрых косынках, с исхудавшими лицами с утра осаждали штаб тоннельного отряда — просились на работу.

Прибывший с отрядом замполит Анапольский, мужчина сурового вида, никому не мог отказать. К тому же рабочие руки нужны. А тут, хоть и женщины, все же подмога. Их оформляли санитарками, подсобницами, связистками — благо, с перевалов увезли трофейные катушки с кабелем, полевые телефонные аппараты. Да и Зернов кое-что подбросил, особенно пришелся впору движок.

— Это же электричество! — ликовал зампохоз Богорад, отрастивший к тому времени бороду, — девчата звали его «батей». «Бате» не было и тридцати.

А в горах, над морем, среди обломков прокатившейся войны, ждала людей работа. Два взорванных тоннеля: Большой и Малый Новороссийские. Теперь уже не из порта, а в порту Новороссийск, ставшем главной базой Черноморского флота, ждали подкреплений с Кубани. К примелькавшимся в штабе отряда военным прибавились моряки, буквально взнуздавшие строителей: просили, грозили, требовали — давай дорогу!

Уже при первом осмотре завала прораб Яцков предостерегающе поднял руку:

— Тут снаряды заложены…

— Обезвредим, — отозвался Бугаенко, рассматривая открытую кладку, — не впервой.

Но замполит недаром учил бдительности, да и Яцков был учен войной. Что-то очень уж подозрительно: взрывчатка на виду, нет ли тут подвоха? Оказалось, есть. Нашли вскоре замаскированную минную камеру. И все же не обошлось без жертв — вокруг на взгорьях и в самом тоннеле немало было понатыкано мин. Малейшая неосторожность оборачивалась бедой.

А Зернов между тем требовал ускорить темпы, и начальник отряда при очередной встрече с генерал-директором вспылил, наотрез отказавшись от опасной спешки. Зернов промолчал и после внушительной паузы сказал раздельно:

— Война. На Тамани гибнут тысячи… — Потом, смягчившись, добавил: — Уменьшите риск, где только можно. Прежде всего усильте освещение, добавьте крепь под карнизы. А сейчас поедем — посмотрим на участок.

На