Она заново выстраивала лесенку, которая приведет ее к единственной любви. Она больше жить не могла без тревог и волнений, без предвкушения встреч. Хлебнув в юности этой отравы, Илона и так продержалась без нее достаточно долго. Правда, образ Буревого, живший в памяти, несколько поблек, и к мечте о нем прибавилась радость от будущей мести, но это уже была почти настоящая жизнь души и сердца, а не хождение на работу с регулярными загулами в складской подсобке.

Илона и Регина расцеловались, что с ними случалось очень редко, и тем скрепили свой тайный договор. Илона похвасталась только Лиде – по старой дружбе. Лида рассказала матери, а опытная Анна Ильинична сказала:

– Ой, божечки мои, девка что-то затеяла. Не удержит Ромка вожжи, ой, не удержит… Ты за ней присматривай, Лидушка.

– Зачем, мама? Она взрослый человек, сама за себя отвечает.

– Ой, Лидушка, простым вещам тебя надо учить. Когда с людьми живешь – все обо всех знать надо. Пригодится! Вот я знаю, кто из типографии мой ключ со стенда таскает. И что Яшка с Людкой спелся – знаю. Увидишь, она его на себе женит. И что этот ваш Бекасов от живой жены, от детей с внуками, на сторону бегает.

Насчет ключа знали те, кому негде было уединиться. Ночью телетайпы не выключаются, но сама комната запирается, а в комнате – старый кожаный диван вполне подходящего размера. Неудивительно, что молодежь из типографии, работающая в ночную смену, туда повадилась.

– Знаешь, мама, мне про все это и думать противно, – призналась Лида.

– А ты не думай, ты просто знай. Может, пригодится. Вон Павловна думает – ей еще когда нужно было на пенсию уходить, так, может, пора? Так на тебя корректуру оставит. А ты – что? Будешь, как разиня полоротая? А потом Ксюшка подрастет, за ней меньше присмотра будет, ты в издательство перейдешь – так что, и там будешь сидеть, как дурочка? И за Регинкой поглядывай – если она еще чего начнет Илонке приносить по секрету от Ромки, то и к бабке не ходи – хахаль завелся!

Лида была тугодумкой, но нужные жизненные истины вбивала себе в голову, как дюймовые гвозди, накрепко, никакими клещами не выдержишь. Вот и эти материнские слова взяла как руководство к действию.

Если бы Регина слышала Анну Ильиничну – малость удивилась бы. Она не считала шуструю бабушку выдающейся умницей, скорее – вязальной машиной с расширенными функциями. Но Регине в этот вечер было не до редакционных сплетен. Она забежала к дяде Леве поужинать, а там был переполох – Эдик задумал жениться!

Эдик, сын дяди Левы от второй жены, двадцатилетний балбес, имел коммерческую жилку, которая могла развиться в настоящий талант. Дядя Лева отпустил его, как он сам выразился, водку пить и девок портить, понимая, что парень южных кровей не может вести монашеский образ жизни и перед браком должен перебеситься. Ну, Эдик и устроил сюрприз – нашел себе какую-то шалаву с ребенком, на пять лет себя постарше. Тетя Римма чуть с инфарктом не свалилась. Там же была и Регинина мама, успокаивала и ругалась одновременно, проклиная негодяйку, желая ей клубка змей в животе, отделения мяса от костей и тому подобных радостей. Регина, впервые увидев мать в таком буйном состоянии, чреватом сердечным приступом, попыталась ее успокоить и услышала в ответ:

– У тебя у самой сын! Посмотрю я, что ты скажешь, когда он приведет тебе такую невестку!

Маленький Артурчик спал в дальней комнате. Регине стало сильно не по себе, она побежала к сыну, села рядом с ним на широченную тахту и долго смотрела на ангельское личико, на невероятные ресницы. Ей хотелось схватить ребенка и прижать к себе, но это значило бы – разбудить.

– Никому не отдам, слышишь? – прошептала она.

Примерно то же самое в эту минуту думала Илона о новом комбинезоне – помирать будет, а с ним не расстанется.

Однако новая одежда требует новой сумки, новых туфель и такого белья, чтобы не стыдно было раздеться перед человеком, знающим, что носят богатые женщины. Прикинув, во что влетит приличная экипировка, Илона даже растерялась. Она уже была должна Регине, а что будет, если купить настоящую сумку, настоящие туфли, настоящее белье? И тут началась такая хандра, что Боже упаси.

Дело было не только в Буревом. Дело было в осознании своего безнадежного положения. Илона устала от редакции, от корректуры, от быта. Теперь погоня за Буревым вышла на иной уровень – ей хотелось в его мир, где живут ярко и весело. Допустим, интересно живут журналисты, так у нее не было никакого таланта составлять слова во фразы, а фразы – в очерки или репортажи. А быть обслуживающим персоналом при журналистике – это для Лиды что-то значит, для Аси или Тамары, они – жены и матери, у них смысл жизни – семья, и того скромного простора для самоутверждения, который дает корректура, им вполне хватает.

Буревой, сам того не зная, стал символом единственного мира, в котором Илона могла быть счастлива. При этом она забыла напрочь, сколько ему лет. А лет исполнилось уже сорок – роли молодых красавцев пролетали мимо со свистом, оставались эпизоды: шофер такси – сорок секунд, чумазый солдат в окопе – почти минута…

Рома, естественно, про все эти планы не знал. Он видел, что жена притихла, и тихо радовался – значит, сумел на нее повлиять. Еще бы уговорить ее родить ребенка…

Ребенок у них никак не получался. Сперва оба считали это подарком судьбы, но теперь Рома задумался – все приятели-ровесники, женившиеся после институтов или отпахав свое по распределению, стали отцами, у кого один ребенок, у кого уже двое. Их жены заняты домом, детьми, у кого есть дача – так и дачей, и вряд ли помышляют о кожаных комбинезонах.

А если Рома принимал решение – то осуществлял его спокойно и упорно. Семья должна быть семьей, а не сожительством мужчины и женщины, так он решил – и осталось только серьезно поговорить об этом с Илоной.

А Илона, не предвидя такого поворота, сидела в корректорской – скромненько отмечали день рождения Варвары Павловны, и все, кто мог, пришли. Были подозрения, что это последние такие посиделки – у именинницы разгулялись болячки, и она уже засобиралась на пенсию. Только Анна Ильинична не пришла – прихворнула. Но она позвонила, поздравила, а потом попросила дать трубку Лиде.

– Доченька, ты из редакции пойдешь в гастроном?

– Пойду, мама. И потом – за Ксюшей.

– Береги кошелек. Положи его во внутренний карман, поняла?

Эти внутренние карманы Анна Ильинична сама придумала и пришила и в осеннем, и в зимнем пальто дочери, даже постаралась – подобрала ткань, которая не слишком отличается от подкладки.

– Хорошо, мама.

– Не в карман, не в сумку, а во внутренний карман!

– Конечно, мама.

Страх за деньги родился у Анны Ильиничны, когда все стало понемножку дорожать. Он казался Лиде забавным, но спорить с матерью она не стала – не тот повод. Она вообще по натуре не была спорщицей, и Анна Ильинична иногда беспокоилась:

– Ой, божечки мои, вот меня не будет – тебя же каждая курица заклюет!