в Петербург в связи с закрытием «Московского телеграфа». В этом отношении историзм поэта опирается на социально-этический опыт эпохи, к которой он причастен, а не на строгие соответствия факту личной биографии. Примечателен контекст, в котором имя Полевого названо наравне с Я поэта и с именем Петрашевского, и еще более примечателен контраст с контекстом «Говоруна», в котором имя Полевого ассоциируется с кругом совсем других имен. В обращении к судьбе Полевого упомянут опыт «объяснения», которым пока еще не обладал Некрасов – автор стихотворных фельетонов и критических статей середины 1840-х годов. Примечание к «Говоруну» («В этой пьесе дело <…> идет о мелочах»; I: 679) также подводит к мысли о переоценке поэтом полемики 1843 г. и – не исключено – своей роли в ней, которую в 1870-х гг. он предпочел не афишировать.

Третья глава «Говоруна» также содержит пассаж, посвященный Полевому. Этот пассаж завершает фельетон. Устами Белопяткина Некрасов произносит основные суждения, высказанные им в критических статьях и публицистических выступлениях[544].

Для читателя 1845 г. это суждение о Полевом могло связываться с фельетонной маской уже в не меньшей степени, чем с критическими статьями Некрасова. В «Хронике петербургского жителя»[545], написанной от лица петербургского чиновника Ивана Пружинина (еще одна маска), также содержатся упоминания о Полевом в контексте размышлений героя и его меняющегося восприятия. Герой

«в театр наведывался. Дают “Русский моряк”, “Русская боярыня”, “Дочь русского актера”, ну и прочее – русское… Я люблю, когда русские сочинения дают и все русское хвалят: ведь я сам русский! Зато уж терпеть не могу, где щелкопер какой-нибудь вдруг выведет, этак, плута какого-нибудь, взяточника <…> да зачем же напоказ его выводить?» (XII-1: 53).

Далее, рассказывая о посещении Александрийского театра, герой замечает: «Каратыгин, поверите ли? – даже плакать меня заставлял. Странное дело! Сам знаешь, что вздор, щелкопер какой-нибудь сочинил, а между тем слезы, бывало, так и вступят в глаза. Теперь ничего: теперь давай мне хоть почувствительней “Параши Сибирячки” – стара штука!» (XII-1:54).

Этот пассаж напоминает рассказ «провинциального подьячего» («плачут все навзрыд»; I: 290). Упомянутая пьеса «Русский моряк», по свидетельству Полевого, в 1843 г. имела успех[546]. Зритель 1844 г., дает понять Некрасов, уже не плачет над драмами Полевого, даже если это бывало раньше (Полевой в письме к брату от 3 июня 1843 г. пишет, что зрители его драмы «плачут, когда у Ломоносова нет гроша на обед»; Кс. Полевой: 552), а зрителя 1845 г. («Говорун») оставляет равнодушными появление на сцене «писцов и мелких подьячих», о которых Некрасов писал, характеризуя драматические произведения Полевого.

Нет необходимости останавливаться на каждом из частых упоминаний о Полевом в печатных выступлениях Некрасова этих лет. Проанализированные тексты позволяют расширить уже сделанные выводы. Некрасов выразил оценку литературной деятельности Полевого в стихотворных и прозаических фельетонах. В них оценка драм Полевого дается от лица зрителя. Фельетонная маска представляет собой пародию на этого провинциального и столичного зрителя из той прослойки, в которой драмы Полевого пользовались успехом. В изображении Некрасова любовь этих зрителей начинает изменять Полевому, аналогично тому, как в описании спектакля в «не повести» Панаева зал смеется над вызовом драматурга. Некрасов выстраивает образ Полевого – исчерпавшего себя литератора, теряющего или практически потерявшего авторитет и интерес публики. Этот памфлетный образ отвечает литературной репутации Полевого[547], но в усеченном ее виде. Так, Некрасов не упоминает такие общие места, как купеческое происхождение Полевого и его специфические черты в облике, речи и поведении (что найдет отражение в романе «Жизнь и похождения Тихона Тростникова»). Образ выстроен через реакцию разных, хотя и похожих, героев. Реакция отражает, во-первых, множественность носителей оценки, а во-вторых, динамику исторически меняющейся оценки.

Можно предполагать, что еще до «не повести» Панаева Некрасов воспринял в качестве образца критики, выражающейся художественными средствами, водевиль Ф. А. Кони «Титулярные советники», который пародийно упоминается в «Провинциальном подьячем»[548]. Ограниченное массовое представление о критике как о насмешке над частным лицом предстает в некрасовском тексте как объект иронии. И одновременно Некрасов обыгрывает действенность оценки, выраженной через художественный образ.

Читатель призван понимать эту литературную игру. Завершая «Петербургскую хронику» от 24 августа 1844 г.[549], Некрасов отвечает В. С. Межевичу на его реплику о Пружинине в «Журнальной всякой всячине» от 12 августа[550]:

«Чудна должна была показаться “Литературная газета” г-ну Межевичу, если он серьезно понял и счел за выражение ее собственных мнений все то, что рассказывалось в статейках г-на Пружинина!.. Странно только, отчего г-н Межевич не довел кстати до сведения публики, что “Литературная газета” ставит г-на Бенедиктова выше Пушкина, – ведь по статейкам г-на Пружинина выходит именно так! <…> Не мы виноваты, что почтенный г-н Межевич не отличает шутки от не шутки! <…> Возьмите, например, “Полтаву” Пушкина, выпишите слова Мазепы о Петре Великом и воскликните: “И вот как изображен характер Петра Великого! Закрываем-де пииму господина Пушкина с ее претензиями на изображение великих характеров: больше прибавлять нечего!» Многие сочтут вас глубокомысленным критиком!..» (XII-1: 132).

Статья Межевича показывает, что фельетоны от имени Пружинина воспринимались в русле критики «Литературной газеты». И это объективное наблюдение: как показано в этом параграфе, через суждения пародийных персонажей Белопяткина и Пружинина выражаются оценки Некрасова (и «Литературной газеты»). Ответ Некрасова Межевичу заостряет внимание читателя на наличии фельетонной маски, то есть элемента юмора, пародии, гротеска, художественного начала.

На примере возможных для Межевича суждений о Пушкине Некрасов также поясняет читателю, что литературная критика не сводится к частному мнению, особенно мнению лица с недостаточным культурным багажом. Не сводится она и только к оценке. Гротескное допущение в тексте Некрасова – развитие мысли Белинского о критической манере французских фельетонистов («Их назначение – не быть проводниками новых идей об искусстве, исторически развивающихся; их ремесло – высказывать эфемерный вкус толпы, мнение дня»; Белинский. III: 171).

Анализ критической манеры Некрасова на примере отзывов о Полевом показывает, что, во-первых, представление о литературной критике для него соотносится с представлением об исторически развивающемся литературном процессе. Это подтверждается попытками соотносить литературные события текущего дня с фактами прошлого. Во-вторых, в выборе объекта критики просматривается влияние Белинского (отчасти – в видении литературного процесса, принимающем политический оттенок, в большей степени, как представляется, – в плане субъективного эмоционального восприятия), а также собственные соображения журналиста и издателя, доказывающего свою конкурентоспособность.

В-третьих, хотя Некрасов достаточно уверенно рассуждает о специфике рода и жанра произведения (что показано на примере его театральной критики), для выражения своей мысли он охотно прибегает не к поиску термина, а