В соответствии с вышеупомянутым планом профессора К. Майера-Херлинга, представленном в конце мая 1942 г., предлагалось создать «поселенческие марки», которые находились бы под полным контролем РКФДВ (Имперский комиссариат по укреплению немецкой народности), а Розенбергу осталось бы только управление славянскими резерватами. По этому плану й течение 25 лет должны были возникнуть три марки — в Крыму, в районе Ленинграда и в Белоруссии. Для поселения и размещения 5 млн немцев предполагалось потратить 66 миллиардов марок. Гиммлеру план в целом понравился, но он потребовал включения в план колонизации и «германизации» района Западной Пруссии и Данцига, района Варты, юго-восточной Пруссии, Верхней Силезии, Богемии и Моравии, Эльзаса и Лотарингии, Верхней Крайны и южного Шгайермарка. Кроме того, в планировании «тотального онемечивания» Гиммлер потребовал учесть генерал-губернаторство Польшу, Латвию, Эстонию (их предполагалось заселить в течение 20 лет), хотя рейхсфюрер «отдавал себе отчет, насколько трудна эта задача».[435] Слово «трудна» в этой цитате — это эвфемизм, так как указанная задача была или невыполнима вовсе, или была делом чрезвычайно отдаленного будущего. Наиболее ответственные и профессиональные немецкие администраторы прекрасно это понимали; так, сотрудник Розенберга министериальдиректор в Прибалтике Петер Кляйст, эсэсовец, в резких выражениях критиковал колонизационную политику Гиммлера: «Нам, немцам, нужна земля не для колыбелей, а для могил погибшим воинам. Если через 100 лет у нас будет избыток населения, то его можно расселять в Эстонии, Латвии, Литве, но только после того как немецкими городами и районами станут не являющиеся таковыми до сих пор Познань, Лицманнштадт (Лодзь), Прага, Краков и множество других мест, нужно будет эвакуировать тамошнее население. Сейчас гораздо важнее выиграть войну, а не пропагандировать утопии, которые мешают победить»[436].

В завершение обзора гитлеровской геополитики следует сказать о ее итогах: после Второй мировой войны миллионы немцев были изгнаны со своей исторйческой родины; границы, устроенные Бисмарком, рухнули, а немецкие пределы были перенесены далеко на Запад. Гитлеровская геополитика означала завершение немецкой колонизационной и, в некотором роде, культуртрегерской роли в Европе, особенно в Восточной Европе: большинство из 18 млн немцев на Востоке после 1945 г. было охвачено бегством; 1,71 млн из них погибли, из 12,45 млн немецких беженцев 7,9 млн осели в ФРГ, 4,065 млн в ГДР, 370 тыс. в Австрии, 115 тыс. в других странах[437]. Немцам понадобилось более четверти века для того* чтобы найти в себе силы и примириться (в канцлерство Вилли Брандта) с территориальными потерями на Востоке. В итоге то, что Гитлер планировал для других народов, обернулось против самих немцев: почти все немецкое население Восточной Европы (более 12 млн человек) было выселено; это стало самым крупным переселение за обозримую человеческую историю.

В исторической перспективе гитлеровская геополитика оказалась ложной не только вследствие ее совершенно очевидных обскурантистских установок, но и по существу: после войны, на рубеже 50—60-х годов, произошла «зеленая революция», которая (вкупе с изменившейся демографической ситуацией) в корне изменило положение. Если До Первой мировой войны в Германии постоянно был сильный дефицит в сельскохозяйственном производстве: 28 % составляла нехватка белка, около 20 % — нехватка по калориям; кризисы снабжения продуктами питания продолжались и в 30-е гг., превратившись для Гитлера в настоящий кошмар[438], — то во второй половине XX века все изменилось: рынок продовольствия на Западе перенасыщен. Поэтому гитлеровские ожидания продовольственной катастрофы представляются ныне нелепыми, а его геополитика с высоты опыта начала XXI века предстает совершенной чепухой.

Многие немецкие современники Гитлера, глядя так же, как он, на географическую карту, думали, что их страна слишком мала для тогдашнего, населения Германии, но эти размеры имеют значение лишь при экстенсивном, а не высокотехнологическом развитии. Теперь, после «зеленой революции», 4–5 % нынешнего немецкого населения обеспечивают потребности страны в продуктах питания более чем на 70 %, при этом их доля в ВНП по сравнению с довоенными временами умопомрачительно мала. Гитлер сделал немцев жертвой изобретенного им же мифа — мифа борьбы за жизненное пространство, который утерял свою актуальность за полторы тысячи лет до него.

Гитлер сопоставлял благосостояние и мощь государства с размерами его территории, упуская из виду гораздо более важный фактор: промышленную революцию, давно уже ставшую реальностью. После промышленной революции благосостояние и мощь государства уже не зависело от размеров земельных владений, но от состояния технологии и масштабов ее развития; для интенсивного и поступательного развития технологии размеры территории не имели ни малейшего значения. Для развития промышленности высоких технологий большая территория, наоборот, кажется препятствием, а не преимуществом. Именно из-за отсутствия или недостаточности высоких технологий СССР так и не смог грамотно воспользоваться огромными естественными богатствами страны. С другой стороны, промышленный рост был причиной устойчивого и живучего страха европейцев перед бесчеловечным, безжалостным и унифицирующим миром современного производства; Гитлер собирался избежать такого будущего, реализуя утопические геополитические идеи, но всякая утопия является, как известно, исторически реакционной.

Немецкий филолог Вильгельм Шерер писал, что в Германии духовные взлеты и падения отличаются исключительной основательностью: вознестись немцы могут очень высоко, но и низвергнуться очень глубоко: «Создается впечатление, что отсутствие меры есть проклятие, сопровождающее наше духовное развитие. Чем выше мы взлетаем, тем глубже падаем. Мы похожи на того германца, который, бросая игральные кости, проигрывает все свое добро и в последнем броске ставит на кон свою собственную свободу, теряет ее и добровольно продает себя в рабство»[439]. По всей видимости, время национал-социализма в Германии было самой глубокой отметкой падения страны, так как в ней господствовала ярко выраженная, последовательная и совершенно обскурантистская расовая доктрина.

Вместе с тем, несмотря на то, что нацизм, бесспорно, был временем рабства духа и морально-нравственного упадка, следует различать разные его ипостаси: в Германии позитивная и негативная функции режима строго разделялись: позитивное — немцам, а негативное — не немцам и расово «неполноценным» немцам, а также политическим противникам, которых, впрочем, было удивительно мало. Хотя всякое сравнение хромает, но все же бросается в глаза, что в Советской России сталинская тоталитарная машинерия была в одинаковой степени нацелена против всех, и русские пострадали по крайней мере не менее, а может быть, и более других. Сталинский террор выступил как средство воспитания всех без различий народов СССР; этот террор действовал фронтально, систематически истребляя или изолируя самых активных, самых предприимчивых, самых незаурядных, самых талантливых, — и этот негативный отбор действовал в. СССР довольно продолжительное время. Нацистский террор, напротив, имел другие задачи и был направлен против евреев (по расовым мотивам и на основе старых и новых антисемитских стереотипов), коммунистов, социал-демократов (они представлялись нацистам антинациональными силами), левых интеллектуалов (они критически относились к Третьему Рейху) и внешних врагов (в войну). В процессе первоначальной унификации общества нацисты эффективно действовали террористическими методами: кто в начале 1933 г. мог себе представить, что через пять месяцев самое мощное в Европе рабочее движение без труда будет разбито; что крайне правая НННП (Немецкая национальная народная партия), слывшая жесткой, деструктивной и несговорчивой политической силой, и ее парамилитаристский «Стальной шлем» добровольно подадут документы о самороспуске; что о КПГ уже через полгода ничего не будет слышно? Самой поразительной, однако, была судьба СДПГ, в процессе ликвидации которой большое значение имело то обстоятельство, что после выборов 5 марта 1933 г. АДГБ (объединение немецких профсоюзов, являвшееся коллективным членом СДПГ) отошло от СДПГ: председатель АДГБ Лейпарт в открытом письме к Гитлеру полностью отказался от ориентации профсоюза на социал-демократию[440]. Что касается КПГ, то в процессе ее унификации большое значение имели «дикие» концлагеря СА, где активно проводилось «перевоспитание» функционеров коммунистической партии, а рядовых членов партии нацисты предпочитали привлекать на свою сторону иными методами, связанными с политической демагогией и социальной политикой, направленной на действительный рост благосостояния простых людей. За год после прихода к власти Гитлера в «дикие» концлагеря СА попало около 100 тыс. человек, преимущественно функционеров СДПГ и КПГ. За несколько месяцев неугодные нацистам политические активисты прошли «перековку» и были выпущены на свободу. Главным «воспитательным» средством в концлагерях был труд, при помощи которого нацисты стремились сломить человека физически и духовно; это происходило под циничным лозунгом «работа делает свободным» (Arbeit macht frei). После «ночи длинных ножей» контроль над концлагерями перешел от СА к СС; и количество заключенных в них резко упало: процесс «перевоспитания» большей части политических противников сочли завершенным. Концлагеря вновь начали расти после начала войны, но заполняли их уже в основном не немцы.