Смутное время опутало густой сетью души русских людей. Крым, оторвавшийся от России и отделенный от Украины, жил самостоятельной жизнью. Захваченный красной массой, он был залит кровью.

Самые страшные события происходили в Севастополе, где буйствовала «краса революции» – матросская толпа. Там были организованы регулярные Вахромеевские, то есть Варфоломеевские ночи. Матросы по ночам обходили дома, грабили дочиста, а затем или убивали на месте, или уводили для расстрела. У женщин отрывали пальцы вместе с кольцами.

В конце концов «угнетенные массы» начали захлебываться кровью и робко заглядывать в будущее. Против матросов запротестовали даже портовые рабочие, хотя они были настроены очень революционно. Между их и матросской психологией была огромная разница. Рабочие ждали от революции выгод. Увеличение зарплаты, короткий рабочий день, захват буржуйских квартир, раздел имущества буржуев, но не кровавые убийства. Сами рабочие боялись матросов, которые не разбирали ни своих, ни чужих, ни правого, ни виноватого.

Один из влиятельных крымских большевиков по фамилии Спиро опубликовал в тамошней газете речь, обращенную к матросам: «Товарищи, довольно крови! Вы знаете, что и мои руки в крови по плечо, но мы довольно крови выпустили из буржуев, а теперь нужно успокоиться во имя революции».

Однако разжечь пожар куда легче, чем его погасить. Именно в то время, когда разум начал проявляться в головах руководителей, а подчиненные не подчинялись никаким призывам и продолжали бесноваться, Григорий Фадеев и Анатолий Башилов сидели в одном ялтинском подвале и ждали смерти.

В Ялте экзекуциями руководил матрос Игнатьев. Приводили офицеров на мол, где стояла огромная толпа, и эта толпа решала, бросить человека в море живым, просто расстрелять или подвергнуть издевательствам. Особенную жесткость проявляли бабы, с наслаждением избивавшие невинных жертв. Или вот еще – собирали арестованных группами и приказывали им бежать, а в это время по ним стреляли из пулемета.

– Я не хочу мучиться, – сказал Фадеев. – Ты, Башилов, вроде бы медицину знаешь?

Он сделал такой вывод, потому что Анатолий накануне чрезвычайно ловко перевязал ему продырявленную штыком руку – перевязал, оторвав рукав гимнастерки.

– Да, – мрачно кивнул Анатолий.

– А не знаешь, как нам… ускользнуть?

Анатолий сразу понял, что речь идет не о побеге – побег был невозможен, – а о том, чтобы покончить с собой, избежав таким образом мучений. Анатолий и сам думал об этом беспрестанно – после того как вчера они достаточно нагляделись на то, что делают с захваченными офицерами. Медленно, растягивая удовольствие. Вчера Анатолия и Григория вместе еще с тремя уже поставили было к цветущей акации, чтобы расстрелять, но потом отвели в подвал. Хотели, видимо, насладиться каким-нибудь особым зверством завтра.

Те трое сидели в соседнем подвале.

И Анатолий, и Григорий – еще очень молодые, здоровые, сильные – знали, что умирать будут долго. Они боялись мучений, боли, унижения и своей мольбы о смерти больше, чем самой смерти.

И вот Анатолий Башилов и Григорий Фадеев принялись всерьез обсуждать, что тут можно сделать, как убить себя, чтобы спастись. Со стороны, наверное, их разговор напоминал разговор двух сумасшедших, но они и сами не могли бы сказать наверняка, что не сошли с ума после того, на что нагляделись вчера.

Однако разговор был беспредметным и бессмысленным.

У них не было ремней, на которых удалось бы повеситься, а в потолок не было вбито крюка, к которому удалось бы несуществующие ремни прицепить. Конечно, можно было одному из них задушить другого, накрутив на шею жертве гимнастерку, но как в таком случае спасется второй? Его-то кто душить будет? Они серьезно и озабоченно решали, как быть, додумались даже до того, чтобы перегрызть вены и истечь кровью, однако в узком подвальном окошке занимался рассвет, накатывался день, охрана могла появиться в любую минуту. Хорошо было бы, конечно, наброситься на охрану в надежде, что пристрелят, однако надежды на это не было никакой: скорее всего, кожу на ремни изрежут, а то и иначе замучают.

Никогда ни о чем не мечтал Анатолий так пылко, как тогда – о средстве, которое помогло бы умереть! Он метался по подвалу, сбивая пальцы в кровь, иногда невзначай задевая стены, и вдруг что-то металлическое покатилось по полу, звеня и погромыхивая.

Это был гвоздь – ржавый толстый гвоздь.

Заключенные смотрели на него примерно с таким выражением, с каким смотрели бы на человека, пришедшего их спасти.

Фадеев схватил гвоздь и оглянулся на Анатолия:

– Как бить – знаешь? Куда – чтобы сразу? В сердце, что ли? Или в голову?

– Можно и в сердце, – кивнул тот, – а голова – штука прочная, ее так легко не пробьешь. Но есть такие места, ты не волнуйся! Например, можно ударить в глаз – в этом месте кость очень тонкая и без труда разрушается. Или попасть в слуховой проход. Правда, бить надо очень сильно, точно и строго перпендикулярно к черепу. Смертельное место – та точка, где череп сзади соединяется с шеей. Там есть небольшая впадина… При таком ударе повреждается продолговатый мозг, и смерть наступает моментально от остановки дыхания и сердца. Однако попасть в эту впадину трудно. Вот тут еще неплохое место, чуть ниже кадыка, во впадину, – он показал на себе пальцем. – Колющий удар повреждает блуждающий нерв и вызывает моментальную остановку сердца.

– Вот и хорошо, – радостно кивнул Фадеев. – Сначала, значит, один бежит, потом второй.

– Жребий бросим, кто первый? – спросил Анатолий, ощущая такую всепоглощающую жажду смерти, что даже улыбнулся от счастья: ведь надежде этой суждено было сбыться очень скоро.

– Какой жребий, ты что? – изумился Фадеев. – Нет, ты меня приколешь – вот в ту самую впадину под кадыком, – а потом себя. Ты знаешь, куда бить, ты не промажешь. У меня левая рука ранена, а я левша, правой удар никакой. Что-то не так сделаю и буду тут медленно подыхать…

– Разумно, – кивнул Анатолий, хотя и был несколько раздосадован, что приход желанной смерти откладывается – пусть и ненадолго. – Тогда прости, Фадеев, храни тебя Бог. Согрешим, конечно, страшно… ну да ладно, Бог простит, он же понимает небось.

– Вот уж во что я давно не верю, – хмыкнул Фадеев. – Но это уже не важно. Спасибо, брат!

Они обнялись на прощанье, Фадеев протянул Анатолию гвоздь, но тот не успел его принять – в это мгновение чей-то задыхающийся шепот долетел до них со стороны окошка:

– Эй, офицерья! Погодите кончать с собой! Сейчас вас выведу и отпущу. Христом Богом клянусь! Всю ночь рвало наизнанку, как поглядел, что наши с вашими делают! Не надо мне такой революции, провались она пропадом! Уходите на север, отсидитесь в горах, а где-то поблизости, сказывают, не то беляки, не то немцы разведку выслали. Так что, глядишь, и выживете.

Заключенные не успели понять, верить этим словам или нет, – уже заскрежетал засов, дверь приотворилась.

Малорослый мужичок в солдатских обносках стоял напротив, выставив ружье с примкнутым штыком.