После побоища у озера Ллур обе враждующие стороны обессилели. Кочевники отделились от имперской армии. Орда верховного хана убралась восвояси, мелкие отряды рассеялись по восточным графствам, неистово грабя население. Гоняться за ними пришлось и Барини, и Губугуну. Последний отряд кочевников загнали аж в Спорные земли. Загнанные сопротивлялись с упорством обреченных и были порублены до последнего человека. В отчаянной схватке доблестный Крегор потерял глаз, но привез кое-какую добычу и отбил полон.

С опозданием сработало золото, выделенное сыну верховного хана. К тому времени, когда он поднял бунт против отца, кочевники уже перестали быть проблемой Барини.

К концу лета война не полыхала – теплилась. Становилось понятно, что решающие события произойдут в следующем году. Барини успел еще вторгнуться в маркграфство Юдонское и провоевал там до зимы без шумных успехов, но и без поражений. С наличными силами трудно было надеяться на большее. А тем временем Губугун пополнял войска и Глагр наращивал силы в Киамбаре…

Многоглавое чудовище – вот что такое Империя. Размахнешься срубить одну башку – в тебя тут же вцепятся две другие. Или даже три, если считать королевство Магассау!

С деньгами было худо. Отдал на откуп соляные промыслы на десять лет вперед. Ввел дорогую гербовую бумагу для прошений. Тряс купцов. Подумывал: не отдать ли на откуп сбор налогов? Не отдал, но ввел новые сборы. Познакомил местных умельцев с перегонкой браги на спирт по методу Фратти-алхимика и назначил драконовский акциз. Чесал в затылке: Генрих Наваррский был нищ, а покупал города. Где брал звонкую монету?

Детский вопрос. У банкиров, где же еще. К зиме Барини был должен полмиллиона золотых. Половину этой суммы дал банкирский дом, кредитующий императора. Барини даже не усмехнулся – коммерция есть коммерция. Финансист всегда остается на плаву, в то время как блестящие воители разоряют страны, а иной раз гибнут и сами. Поделом дуракам.

Видя выход в оживлении торговли, Барини убрал таможенные барьеры на завоеванной территории. Эта мера улучшила финансовую ситуацию лишь чуточку. Поди оживи торговлю, когда завоеванная территория то расширяется, то сокращается, а войска кочуют из герцогства в герцогство подобно стаям саранчи!

Весной он попытался занять еще полмиллиона под любой процент – и получил ясный и недвусмысленный отказ. Солидные банкирские дома не хотели рисковать. Почему? Теперь Барини понимал: до них дошла информация о том, что удивлявший их прежде золотой поток, текущий в казну унганского мятежника, иссяк и более не возобновится. Скорее всего, здесь не обошлось без подлеца Отто…

Двурушник, сволочь, заспинный пакостник! С его золотом победа Унгана стала бы лишь вопросом времени. Что значит блеск поповских риз и золоченых корабликов на шпилях храмов по сравнению с блеском золотой монеты? Путь к сердцам людей, будь то герцоги или крестьяне, лежит через их кошельки. Завоевав большинство населения, пообещав ему покой и благоденствие, не так уж трудно добить немногих упрямцев где-нибудь в дальнем углу преобразованной Империи. Как Токугава добил христиан на Кюсю. Как Наполеон вытащил из тела Франции занозу Вандеи. Как ликвидировали многих и многих, самой историей низведенных до положения маргиналов, искренне презираемых лояльной массой.

Но в чем причина предательства? Неужели Отто и Морис сочли продолжение борьбы бессмысленным, а разговоры бесполезными? Что не так делал он, князь Унганский? Завоевывал графства и герцогства. Назначал наместников из числа тех приближенных, кому верил. В сомнительных случаях делил власть, чтобы назначенные исподволь грызли друг друга, а там будет видно, кто верен, а кто нет. Выдвигал безродных, всем обязанных ему одному, и чаще всего не разочаровывался в выборе. Заигрывал с немногими аристократами, не ударившимися в бега. Старался по мере сил не обижать население, да как его не обидишь, если позарез нужны деньги и наемники вот-вот выйдут из повиновения? Отто все обещал и обещал полные флаера золота, в то время как Барини скрепя сердце назначал контрибуции и разрешал реквизиции. Без них война прекратилась бы за спонтанным самороспуском победоносной доселе армии.

И все это нормально. История есть история, кто ж делает ее в белых перчатках? Все трое знали, на что шли. Отступать, уже начав, – предательство и слюнтяйство.

Что еще не так? Растягивал коммуникации, уподобляясь шведам в Тридцатилетней войне, а уж в Северной и подавно? Конечно, растягивал. Иначе никак не выходило, а после принятия – вынужденного! – на вооружение не то наполеоновского, не то валленштейновского принципа «война кормит войну» гигантские вагенбурги, медленно ползущие из Унгана то в Магор, то в Киамбар, то в Лельм, уменьшились втрое-вчетверо, да и мобильность войск повысилась. Правда, и население встречало теперь унганскую армию не молчаливо-настороженно, как прежде, а с плохо скрытой враждебностью, норовя укрыться со всем движимым имуществом в глухих лесах. Сколько фуражиров было поднято на вилы и сколько деревень пришлось сжечь в наказание – о том не хотелось и вспоминать.

Но что было, то было. Вторая летняя кампания завершилась довольно сносно, а третья началась так, что Империя вздрогнула. В стремительном рейде рубя Империю пополам, Барини дошел до южного края материка – как раз до морского залива, поглотившего когда-то герцогство Гилгам. Быстрее ветра распространился мистический слух, будто бы унганский еретик явился в это проклятое место не иначе как с целью подпитаться тем самым дьявольским духом, что два года дарил ему совершенно невозможные победы над лучшими войсками Империи. Ага, значит, он слабеет! А дьявол – поможет ли он ему снова или на сей раз посмеется над унганцем? И кто, в конце концов, сильнее – господь или дьявол? Ответ очевиден.

Так или примерно так вещали с амвонов попы, такие слова бросали в народ бродячие проповедники, размножившиеся вдруг хуже крыс. Новый первовсященник всерьез взялся за контрпропаганду, а главное, умело координировал свои действия с действиями имперского верховного командования. Когда в королевстве Сусс не без помощи унганских денег вспыхнуло восстание бедноты, подготовленное и начатое сектой дьяволопоклонников, маршал Губугун подавил его огнем и мечом столь стремительно, что Барини поспел к шапочному разбору. Надолго запомнился запах горелой плоти на пепелищах сел и целые рощи деревьев, чьи ветки готовы были обломиться под тяжестью удавленников с выклеванными птицами глазами, с синими распухшими языками, облепленными мухами…

Несомненно, в рядах восставших шпионы кишели, как вши в лохмотьях нищего! Их ловили и в рядах унганской армии – не только шпионов, но и умелых пропагандистов, чаще всего обозников, скупщиков добычи, иногда и офицеров со слишком гладкой для вояк речью. Некоторым развязывала язык пытка, иные сознавались сразу и не без гордости: да, они смиренные монахи, и да возвеличится Всеблагая церковь, и да сгинешь ты, еретик, дьяволово исчадье! Собственные шпионы доносили: не только имперская пропаганда, но и разведка с контрразведкой сосредоточены сейчас по преимуществу в руках нового первосвященника, человека энергичного, властного и не лишенного прозорливости.

А когда солдаты перестали выдавать пропагандистов и стали прислушиваться к их словам?