Она подняла руку, рассматривая свои пальцы и вспоминая ощущение толстой цепи в ладони, ударов и восторга.

— Он был вожаком подростковой банды? — с тщательно сдерживаемым презрением поинтересовался министр, Вера пожала плечами:

— Вроде, нет, он был вообще как бы не в банде, он даже не каждый день появлялся. Вожак там был, очень явный, все его слушались, но когда приходил мой, вожак вел себя с ним уважительно, а когда моего не было, вожак меня защищал от всех остальных, негласно, но ощутимо. Мне казалось, они то ли братья, то ли старые друзья, мы об этом не говорили. Мы вообще мало говорили. Мы либо катались на бешеной скорости, либо дрались, либо целовались, либо лазили по заброшкам до изнеможения, а потом сидели в тишине и созерцали рассветы и друг друга, рассуждая о смысле жизни. Я даже не знала, кем он работает и сколько ему лет, мы не обсуждали такие приземленные вещи.

— Что вам в нем нравилось?

Температура его голоса упала ниже нуля, Вера улыбалась все шире.

— Все. Это необъяснимо. Он мне так нравился, мне никто так не нравился, мне в нем нравилось все, абсолютно, даже то, что я в других людях терпеть не могла. Нравился его бешеный стиль вождения, его борзость, его ужасная манера речи, пижонская стрижка, даже то, что он курит, хотя я терпеть не могу курящих и ни одного курящего у меня не было ни до, ни после, я их стороной обхожу. А в нем это было офигенно, я балдела от того, как он это делает.

— Как он умер?

И ее грохнуло с небес на землю так больно, что захотелось прикинуться мертвой, чтобы не отвечать, или просто встать и уйти. Но она понимала, что дальше стен не уйдет, и после такого начала он выбьет из нее конец любой ценой.

— Как обычно умирают такие люди. Разбился. Он считал себя лучшим водителем в мире, и возможно, был прав, но даже лучший водитель в мире — не единственный участник дорожного движения. Было лето, меня родители пригласили с ними на море, я должна была уехать на следующий день, вечером ему сказала об этом, что завтра рано вставать и поэтому я с ними ночью шататься не буду, лягу пораньше. Мы поговорили, пообнимались… и у меня какое-то резкое чувство, что я его больше не увижу. У меня такое бывает, эти предчувствия никогда не подводят, их ни с чем нельзя спутать, такое ощущение… страшное очень. Я начала искать, откуда оно идет, поняла, что от мотоцикла. И стала просить его сегодня остаться у меня и не уезжать. А до этого я буквально позавчера говорила, что мы еще недостаточно хорошо знакомы для совместных ночевок. И тут резко передумала. Он сказал, что раньше надо было думать, а сегодня у него дела в другом городе, ему надо уезжать. Я сказала, что он пьяный и сонный, попросила его поехать на такси, он обстебал эту идею, он не был пьян. И я забрала у него ключи, просто отобрала и сказала, что утром отдам — надеялась, что он не поедет. А он завел мотоцикл без ключа, оказалось, он умеет. И уехал. А я уехала на море утром. Мобильника у меня тогда не было, на десять дней я пыталась о нем забыть. Потом приехала и мне его друзья сказали, что он разбился в тот вечер. Столкнулся на мосту с большой машиной, слетел с дороги — не его вина, но он ехал без брони, шансов у него не было. У меня было ощущение, что если бы я тогда приложила чуть больше усилий, этого бы не случилось. Если бы я затащила его к себе, чуть настойчивее уговаривала, соврала о чем-то, что требует его срочного участия, напоила, может быть… Если бы за два дня до того согласилась у него остаться, ведь хотелось же, но нет, я же гребаная леди, я не хочу заниматься такими вещами в гараже, да еще и с человеком, который мне даже встречаться не предлагал, такие интрижки не достойны моего величества. Знала бы… Хотя, я и так почти знала, и ничего не сделала, я себя ненавидела за это. Депрессия была ужасная, меня Милка таскала по врачам месяцами, заставляла пить таблетки и вставать с кровати. В итоге добрый доктор мне промыл мозги и объяснил, что предчувствие я себе придумала постфактум, и что если он катался без брони постоянно, то это уж точно не моя вина. И я разозлилась. На похоронах я не была, не было ощущения, что он умер, казалось, что он просто уехал, далеко, надолго, не предупредив, и теперь, гад такой, не звонит — не пишет, как будто хочет меня подразнить и помучить, специально, чтобы я посильнее соскучилась. Я тяжело это переживала, но в итоге простила себя, а его не простила. Сменила работу, сменила квартиру, подстриглась, перестала красить волосы в красный и носить кожаные шмотки, стала скучной унылой преподшей, и никогда больше не гадала, ни по руке, ни по картам, ни по предчувствиям. А ключи продолжала носить с собой, чтобы каждый раз, когда открываю двери, помнить о том, что каждый человек сам отвечает за свою безопасность и свою жизнь, если ты сам не носишь броню, то никто тебе ее насильно не наденет. С той компанией я больше не виделась, ночами не гуляла, на улице не дралась, перестала встречаться с экстрим-туристами и альпинистами, и вообще особо сближаться с людьми, которые сами ищут себе на голову приключений. Мама узнала каким-то образом, я ей не говорила, но мамы — загадочные создания… Она особо не расспрашивала, только в очередной раз пошутила, что это меня жизнь готовит к замужеству за военным, чтобы нервы были закаленные. Я на всякий случай перестала встречаться с курсантами, с пожарными, с эмчеэсниками, а через время вообще со всеми, кто носит форму. Потом водителей тоже исключила, потом спортсменов. А они все, гады, как чуют- в любой компании тот, кто больше всех мною интересуется, стопудово кто-то из этих, из группы риска. Я стала мастером отшивания, через время полностью сменила круг общения, начала тусоваться с людьми, у которых самые сильные бури происходят в их тонко чувствующей душе, в стенах студии или мастерской. С ними было весело, они от меня фанатели, мне нравилось работать музой, это льстило, я начала чувствовать себя очень красивой — сложно не почувствовать себя красивой, когда тебя постоянно рисуют, лепят и фотографируют. Через время мне надоело всех вдохновлять и ничего взамен не получать, и я завела себе Виталика, он поначалу хорошо держался, но на третьем году надоел. А бросить его оказалось внезапно сложно. Пришлось линять в другой мир.

Она замолчала, медленно дыша и чувствуя себя вывернутой наизнанку, выпотрошенной и легкой, было стыдно, было страшно, но эта легкость того стоила. Она вдруг подумала, что ни с кем об этом не говорила, никогда, даже с Милкой. Милка знала от соседей, мама, скорее всего, от Милки, добрый доктор работал как профессионал, а не как друг, он умело нажимал на нужные рычаги, но в душу не лез, она была ему за это благодарна.

— Вы его не любили?

А вот это прозвучало совсем не холодно, она даже улыбнулась. Его голос обволакивал и успокаивал, как будто ее обняли, мягко и нежно, а не как в прошлый раз.

— Я не успела его полюбить, у меня все силы уходили на то, чтобы не забывать выдыхать на поворотах, это были стремительные отношения, но не глубокие.

— Я про Виталика.

Она фыркнула и грустно рассмеялась, потерла лицо, тихо сказала:

— Да ну его. Он не создаст проблем, даже если будет стараться изо всех сил. Я сильнее него в чем угодно, кроме музыки и стихов, но вряд ли они помогут ему завоевать мир.