— Не, — сказал крысолицый. — Не хочу.

— А ну вперед, шагом марш! — майор побагровел. — Ты в армию пришел, тут твоего «хочу не хочу» нет! Из первого ряда, расступитесь, пропустите его!

Стоявшие перед крысолицым отступили в стороны, и крысолиций оказался весь на виду у майора. Волоча свой рюкзак по полу за лямку, он вышел из строя, двинулся к майору, ноги у него зацепились одна за другую, и он упал бы, если б майор не поддержал его.

— Позор! — пережатым голосом воскликнул майор. — В армию идти — и надрался как сапожник!

— А хрена ли нет? — отозвался крысолицый. Держать рюкзак за лямку, хотя тот и покоился на полу, было ему тяжело, он выпустил лямку из рук, а выпустив, вздохнул так громко и с таким облегчением, словно избавился от ноши величиной с гору.

— Что?! — возопил майор. — Сил нет рюкзак держать? А автомат тебе в руки дадут? Или, может, не хочешь в армию?

— Хочу, — сказал крысолицый.

— Хочет он! — иронически воскликнул майор. — Еще что ты хочешь?

— Поссать, — тяжело мотнувшись на месте, снова будто выдохнув, ответил крысолицый.

Майор на миг онемел.

— Так ссы, — потяжелев голосом, разрешил он затем. — Вот прямо тут. Давай.

Разрешение его было не чем иным, как издевкой, но утомившиеся мышцы крысолицего отозвались на слова майора благодарным расслаблением. На штанах у него около паха появилось темное пятно, стремительно распространилось вниз по всей штанине, и около ноги стала растекаться лужа. Крысолицый прикрыл глаза, на лице его выразилось блаженство.

Налившееся кровью лицо майора сделалось черным.

— Отставить! — заорал он. — Ты что?! Зассанец! Не пойдешь в армию!

— П-почему? — еще не осознав, что с ним произошло, открыл глаза, мутно посмотрел на майора крысолицый.

— Зассанец потому что, твою мать! — майор вложил в ругательство такую силу уничижения, что до пьяного сознания крысолицего дошло происшедшее. Он посмотрел вниз, себе под ноги, — и связал увиденное со своими ощущениями.

— Не-ет! — провопил он. — Меня уже проводили! Обратно нельзя!

Вопль его, было видно, доставил майору несомненное удовольствие.

— Военный билет его мне! — потребовал он у старшего лейтенанта. Взял в руки поданную ему красную книжицу, удостоверился, сравнив внешность крысолицего с фотографией, что военный билет точно принадлежит ему, и, как старший лейтенант паспорта, с наслаждением разодрал внутренние листы билета на части.

Перед тем как выйти в подъездный тамбур, Лёнчик оглянулся на оставшегося стоять посередине коридора старого знакомца. Силуэт крысолицего был размыт; чтобы придать четкость контурам, пришлось прищуриться, и Лёнчик осознал, что забыл дома очки.

Жених сестры, выслушав его инструктаж, где может лежать футляр с очками, рванул за ними спринтером, идущим на рекорд. Отец, мать, сестра, брат, Вика, Саса-Маса, Дубров с Колесовым, ребята со двора — все обступили Лёнчика, Лёнчик слушал их — и ничего в него не входило: вот будет номер, если будущий зять не успеет вернуться до отхода машин и он окажется в армии без очков!

Поступил приказ грузиться. Кто уезжал, закидывали в обтянутый брезентом кузов чемоданы, рюкзаки, перемахивали через задний борт, занимали места на скамейках, — Лёнчик все стоял около борта на земле, ждал.

— Тебе особый приказ нужен? — шумнул на него старший лейтенант. — Останешься тут, как тот зассанец.

Лёнчик метнул свой рюкзак за борт, встал ногой на рукоятку бортового замка и взлетел наверх. Все лучшие места — на скамейках около заднего борта, чтобы брезент по бокам не мешал обзору, — были заняты, и ему пришлось пробираться почти к самой кабине. Машина рявкнула мотором. И тут от заднего борта заспрашивали: «Поспелов, есть такой?» Лёнчик вскочил: «Есть, есть!» Над бортом появилось лицо будущего зятя, рука его вложила в руки сидящих на крайней скамейке какой-то предмет, и тот от скамейки к скамейке поплыл через кузов к нему. Лёнчик принял его — это был футляр с очками.

Машина, не набирая хода, доехала до конца сквера на перекрестке, обогнула сквер, вывернув на сторону Дворца культуры, и уже тут стала увеличивать скорость. Лёнчик сел и, севши, вдруг вспомнил, что не зашел, не попрощался с Алексеем Васильевичем. Все откладывал, переносил на другой день — и допереносился. Словно боялся сообщить Алексею Васильевичу, что уходит в армию. Опасался, что тот скажет ему что-то такое, от чего все в голове перевернется, и мир сделается другим, не таким, каким представляется. Какая боль пронзила его: не попрощался! Но изменить уже ничего было нельзя, поздно.

— Ты мне напоминаешь фальшивомонетчика, — со смехом говорит Балерунья, отрываясь от заполняемой ею анкеты. — Такого прожженного сукина сына, вовлекающего в свои грязные делишки невинную любовницу.

— И много ты видела в жизни фальшивомонетчиков? — спрашиваю я. Образ, возникший в ее воображении, откровенно заимствован ею из мирового кинематографа.

— Ты первый. Рецидивист, впутавший в свою противоправную деятельность невинную женщину.

— Невинная женщина стояла у истоков этой деятельности.

— Откуда ж она могла знать, во что все выльется!

— А твой «фальшивомонетчик» тем более.

Я привлек к заполнению опросных листов всех, кому мог довериться. Бывшая жена (с которой мы так и не разведены), старший сын, младший сын, дочь, Евдокия — все поучаствовали в афере, даже Костя Пенязь из Германии. Пусть никто и не будет усердствовать, изучая достоверность представленных мной исходных материалов (а может быть, и вообще никто не будет их проверять), но я испытываю потребность соблюсти хотя бы номинальное приличие. Чувствуя себя при этом так мерзко — будто ворую куски мяса из котла, где варится суп для сирот.

Надо сказать, если бы Балерунье не доставляло удовольствия изготовление этих фальшивок, мне бы не удалось заставить ее заняться ими даже угрозой самоубийства. Она предпочла бы увидеть меня повесившимся, чем делать для меня что-то, что, по ее пониманию, несоразмерно ее личности.

Впрочем, ее энтузиазм иссякает где-то на половине второго десятка.

— Уф! Хорош, — выдыхает она, завершив заполнять анкету, и не откладывает, а отбрасывает от себя ручку. — Фальшивомонетчик должен уметь вовремя остановиться. Фальшивомонетчик, который не знает меры, плохо кончает. Я честная женщина, — тут она пускает свой обычный порхающий смешок, — и не приспособлена для долговременного обмана. Я могу только недолго. Кстати, — она откидывается на спинку, вытягивает под столом ноги — словно ложится на стуле — и закидывает за голову руки, — кстати, вот я сейчас подумала, почему бы тебе не свозить меня куда-нибудь?

— Куда? — идиотически вопрошаю я. Никогда от нее не исходило таких просьб, и я мало что не готов к ним, но даже и пугаюсь: что бы это значило?