— Голосуем. Кто считает, что мистеру Суку следует воздержаться от курения?

Дэниел и Алисон подняли руки. Их примеру последовал мистер Рильке. Имприматур подняла свою руку и Глендину лапу.

— Сожалею, мистер Сук, но вы сами видите результат.

— Ристос, Дан! Луще мне к коммунистам! Лутце в Китай! Раней мере могу когда курить в Китай, не все решать собак. — Он с негодованием взглянул на Гленду. — Так киски будут ставить метки на кзамен, а тицы читать здание! — И он демонстративно погасил сигарету.

Отец Синдж решил его приободрить.

— Мы все должны приносить жертвы, мистер Сук. Жертвовать — значит любить. Бог так возлюбил мир, что послал своего единственного сына на крестную смерть за наши грехи. Эта жертва спасла мир.

Но мистер Сук не успокоился.

— Тому богу-сыну дали курить сигарет перед крест? Может, у них собака у крест ворила ему курить перед пасением мира!

— Спокойно, молодой человек, — сказала Имприматур. — Мы все сожалеем, что вам приходится плыть через океан в своих утлых суденышках, добро пожаловать к нам, но это еще не значит, что вы не должны вести себя прилично. Работайте над собой, или марш обратно в свою Японию!

После этих слов маленький кореец ошеломленно затих, и Дэниел воспользовался моментом, чтобы приступить к предмету.

— Итак, отправляемся.

— Я тоже готов. Чем скорее мы начнем, тем скорее отправимся, — это был мистер Рильке. За столом его поддержали, что придало ему смелости. — Начинай когда захочешь, Дэниел, это твое дело. Все согласны? — Все согласились во второй раз.

— Спасибо, мистер Рильке, — Дэниел знал, что это необходимо пресечь в зародыше, — я как раз собирался начать.

— Не позволяй себя задерживать. Верно я говорю?

Последовала новая волна согласия. Алисон надеялась, что мистер Рильке отважится на более длинное высказывание и это выдаст источник его голоса. Дэниел надеялся, что он заткнется.

— Отлично. Разумеется, мы не можем рассчитывать на подробное изучение литературы, но я уверен, что за то время, которое мы проведем вместе, вы почувствуете вкус главных тем, занимавших авторов, и разнообразие стилей, использованных ими для развития этих тем. Конечно, довольно долго будем заниматься самым известным из них — Джефри Чосером, изучим пролог «Кентерберийских рассказов» и один-два рассказа. Возможно, выберем «Рассказ настоятельницы», — он склонил голову в сторону Имприматур, которая была явно озадачена, — «Рассказ продавца индульгенций» тоже может оказаться поучительным по крайней мере для одного члена нашей небольшой группы. — Отец Синдж отметил ссылку кивком и легкой улыбкой. О'Холиген может быть вполне обходительным, когда не измывается в церкви.

— Не кажется ли вам, доктор О'Холиген, что «Рассказ женщины из Бата» обращен к современной женщине? — спросила Алисон.

— Возможно, к некоторым современным женщинам, миссис Фетц. Если пожелаете, я с удовольствием включу его в программу. Некоторое время мы посвятим «Пирсу-пахарю»[73] и одному-двум мираклям. Обычно я останавливаюсь на «Сэре Гавейне и Зеленом Рыцаре», — его голос внезапно дрогнул, но он быстро оправился, и никто ничего не заметил, — и на некоторых духовных произведениях.

Гленда непоседливо заерзала на больших коленях сестры Имприматур, и Дэниел поспешно приступил к лекции.

— Сегодня я хотел бы начать с того, что даст вам некоторое представление о языке. Это песня «Foweles in the frith», другими словами — «Птицы в лесу». Она написана около 1250 года и довольно хорошо поется на мелодию «Frere Jacques». Я постараюсь вам это продемонстрировать, — Дэниел выпрямился, облизал губы, сдержанно кашлянул и запел:

Раздались жидкие аплодисменты.

— Спасибо. Теперь споем все вместе, а потом разобьем песню на голоса.

— А почему этот парень так расстраивается, что ему нужно вощить? — спросил мистер Рильке. — Я однажды вощил дубовый столик. Очень даже красивый. Ничуть не повергло меня в уныние. Ни капли. Наверное, думает о чем-нибудь, да?

— Може тросто хотит сигарет, — поступило обиженное предложение.

— Наверное, хочет охотиться на пташек и ловить рыбицу? — поинтересовался отец Синдж, и Гленда гавкнула. У нее не возникло трудностей с переводом слова «рыбица».

— Чтобы помочь вам, подскажу, что «обуянный» значит «безумный», или по крайней мере «ведомый страстью». Почему бы нам об этом не поразмыслить во время пения? А когда закончим, я готов выслушать ваши соображения. Хорошо? Раз, два, три, и…

Песня звучала все громче и громче. Сначала все вместе выводили мелодию, потом — канон, голос с голосом, сражаясь за превосходство. Ударение на «рыбицах» заставляло Гленду гавкать, а парящее «Бо тварь-да во плоти» — негармонично подвывать.

Затем последовало «Весна идет, громче пой, кукушка!», потом канон «Три слепых мыша», пока их голоса не покинули открытые окна аудитории Е46 и не разлили по всему кампусу средневековую антифонию, проникнув даже в ректорский кабинет в высокой башенке административного здания, который небывалому баритону Имприматур удалось достичь с такой легкостью, что доктору Манганизу и мисс Хаммер пришлось прервать свои интимности до окончания пения:

Ректор вспылил:

— Что еще за дерьмо собачье? Что-то про оленя… «вертится». Что это за «и вовсе не престань»? Дерьмо собачье.

— «Престань» значит «прекрати», — сказала мисс Хаммер. — «Никогда не замолкай».

— Не замолкну, — угрожающе поклялся ректор. — Этот О'Холиген у меня на уши встанет! — И он вновь направил свое адюльтерозное внимание на мисс Хаммер.

Семестр протекал довольно мило. Дэниел был так озабочен своим маленьким классом, что совершенно позабыл о Священном озере, и месяцы пролетали без всякой ностальгии по туманному ландшафту и его волшебным обитателям. После последней встречи с Евдоксией он записал рассказанную ею притчу, но его новое обыкновение принимать быструю беспенную ванну и сократившаяся потребность в ингаляторе освободили его от необходимости пересказать ее Креспену. Дэниел спал крепче, чем когда-либо за долгие годы; глубоким мирным сном, в который не мог проникнуть даже Зеленый Рыцарь.