В те дни понятия «поздно» и «рано» были для него неразличимы; когда улыбающийся лик Старой Ханны едва показывался над бурными водами Миссисипи, он все еще сидел на авансцене и играл классный блюз, играл опустевшему залу до тех пор, пока губы не начинали неметь. Лик играл так, словно Сильвия могла слышать его — где бы она ни была, чем бы она ни занималась, — он твердо верил, что это так, он знал, что у нее в сердце звучит музыка.

Бывало, на исходе ночи подгулявшие мужья, выползая из зала с гудящими с перепоя головами, с расстегнутыми после ночных развлечений с проститутками рубашками, останавливались, заслышав эти мелодии, взывающие, казалось, к их сердцам, подобно тому как взывали к ним их жены в первую брачную ночь. Рты у них пересыхали, а подбородки непроизвольно опускались на грудь. Временами Соня, слушая игру Лика, размышлял, какие утраты надо пережить, чтобы извлекать из корнета такие душераздирающие звуки. Он глотал слезы, не понимая, откуда они, — ведь он не испытывал никаких чувств. Иногда он прерывал игру Лика аплодисментами только потому, что был не в силах слушать такую пронзительную музыку. Заливая хорошую порцию виски в свой щербатый рот, он изрекал:

— Лик, это же африканская дрянь. Блюз «Африканская дрянь» в стиле Лика.

Никаких свидетельств о том, как и что играл Лик Холден в этот период, конечно же нет. Новый Орлеан в то время был переполнен писателями, поэтами и музыкантами, желавшими записать свою музыку, а следовательно, пробиться к славе. А Монмартр считался окраиной и пребывал в таком состоянии вплоть до 1950-х годов, пока не был поглощен разросшимся соседним городом. Стало быть, мы вправе предположить, что музыка Лика Холдена была как бы внеисторической (или мифологической, если вам так больше нравится), то есть жила только в воспоминаниях тех, кто ее слышал, и умерла вместе с ними. Однако некоторые люди все еще помнят историю, которую частенько в 1920-х годах в Нью-Йорке рассказывал, будучи в подпитии (а случалось это весьма часто), один белый джазмен. Этот молодой человек (один из первых представителей «фри-джаза»[65], впоследствии преданного забвению более чем на два десятилетия) вспоминал о поездке с родителями по Югу осенью 1918 года. Он вспоминает, как однажды ночью — а тогда ему было всего пятнадцать лет — он сбежал от родителей, чтобы выпить «в ночном клубе маленького городка, где какой-то негр играл в стиле, подобно которому я никогда не слышал. Слушая его, я чувствовал себя так, словно меня укусил клещ и заразил меня бациллами настоящего джаза».

Это произошло за три года до того, как Бикс Байдербек[66]впервые услышал, как играет Луи Армстронг в составе плавучего оркестра Фейта Мэрейбла, и если чуть-чуть напрячь воображение, то можно утверждать, Бикс рассказывал о Лике Холдене, и это будет так же верно, как то, что Бикс, страдавший алкоголизмом, умер от пневмонии в возрасте двадцати восьми лет.

Было лето 1920 года. Лик еще не решил прекратить изнурительные поиски. Он каждую ночь играл в клубе «У беззубого Сони», по-прежнему не имея никаких сведений о своей сестре, а ведь Монмартр был небольшим городком, где большинство обитателей-негров знали друг друга по имени. Постепенно он пришел к мысли о том, что тот тип из Чикаго, с которым он встретился на Бэйзин-стрит, 122, попросту наврал ему. И тогда Лик принял решение никогда больше не искать Сильвию и примириться с тем, что голос сестры будет звучать для него лишь в его музыке, которую он будет играть головой, сердцем и губами. Он решил, что если сестра окажется рядом, он почувствует это, так же как сейчас чувствует руку судьбы на своем плече. Но одно дело верить в судьбу, а вот предвидеть, что она готовит, — это совсем другое.

Так вот однажды ночью, когда Лик играл со страстью, порожденной страданием, он заметил, как Соня, стоя у барной стойки, толкует о чем-то с высоким типом с лицом цвета кофе, с безукоризненно уложенными прямыми волосами и в отлично сшитом костюме. Лик, хотя никогда прежде не видел этого человека, сразу понял, что это Гарри Гейдж Абсолом[67], руководитель оркестра, играющего по нотам на приемах в домах белых аристократов. Большинство култаунских музыкантов-негров презирали Гейджа, называя его «продажным» и «глупым пугалом». Их злоба и неприязнь были вызваны отчасти тем, что его оркестр играл «благородную» музыку, под которую танцевали белые, а отчасти и тем, что он, по слухам, зарабатывал больше сотни долларов в неделю. Кроме того, в народе ходили слухи о том, какие дела творятся на этих приемах, однако в правдивости этих слухов никто не мог быть уверен, поскольку негров на них не допускали, а музыкантам платили настолько хорошо, что они не собирались никого посвящать в то, чему бывали свидетелями.

Лика подобные разговоры вообще не интересовали. Будучи по натуре добросердечным, он уже повидал достаточно и знал, что молва беспричинно не возникает. А Соня? Соня, если чувствовал возможность заработать доллар или два, то не погнушался бы заговорить с самим чертом.

И вот Лик, закончив одну из своих нетрудных джазовых композиций, спустился со сцены и присоединился к все еще стоявшим у стойки Соне и Гейджу.

— Привет, Лик! — приветливо закричал Соня, хлопая Лика по плечу. — Это Гейдж Абсолом. Ты наверняка слышал о нем.

— Конечно, слышал, — кивнул головой Лик, радуясь возможности посмотреть на Гейджа вблизи. Он метис, сразу подумал Лик, причем унаследовавший самые плохие внешние признаки обеих рас: толстый, расплывшийся по лицу нос; тонкие губы, маленькие глазки цвета тусклых серых облаков. Выражение его лица было пустым, как церковь белых прихожан в будний день; на нем не отражалось ни единой мысли.

— Гейдж ищет третий корнет, — сказал Соня. — Хотел бы попробовать тебя. Ты как?

— Я-то с удовольствием, мистер Абсолом. Но, сэр, вы же знаете, я не играю по нотам.

— Ерунда, — махнул рукой Гейдж. — Ты играешь так, что без труда сыграешься с нами.

Голос его был тонкий и какой-то шуршащий, словно речная галька перекатывалась под набегающими волнами.

Лик и Гейдж пожали друг другу руки. Лик улыбнулся своей широкой улыбкой, обнажив не только зубы, но и десны. Гейдж облизнул свои тонкие губы.

Два дня Лик репетировал с оркестром Гарри Абсолома. Он не умел читать ноты, но улавливал момент вступления с точностью, с какой стрелок бьет по тарелкам. Импровизации не допускались, а мелодии и аранжировки — чисто блюзового характера — были настолько медленными и простыми, что казались ему упражнениями для начинающих. Но платили ему за работу очень хорошо.

По окончании второй репетиции — а было это в четверг во второй половине дня — Гейдж отозвал Лика в сторону и вложил ему в ладонь десятидолларовую купюру.