Возвращаясь вечером домой, Баббл вешал свою шляпу на гвоздь у двери и садился в стоящее в углу старое кресло-качалку, в котором когда-то сиживала Кайен. Он кряхтя стаскивал сапоги и, сопя от удовольствия, вдыхал аромат только что сваренного кофе, которое в большой чашке подносила ему Корисса. Первые несколько недель после возвращения в Култаун Лик провел, сидя в темном углу и попивая кофе, который сам себе варил, а иногда и пиво из кувшина (когда Корисса могла дать ему на это денег из их семейного кошелька). Встречаясь с ним взглядом, Баббл поднимал брови и спрашивал:

— Ну как. Лик?

— Все нормально, Баббл, — отвечал Лик. — Тяжелый денек?

— Да.

— Этот кофе… — пытался поддержать разговор Лик. — Этот кофе… здорово же он пахнет.

— Да.

После этого мужчины минут десять сидели молча: Лик смотрел, как Баббл пытается придумать, что бы сказать. Смотреть на него, подумал Лик, все равно что во время работы смотреть на сломанные часы. Обычно после паузы Баббл начинал разминать пальцы ног, а потом внимательно рассматривал свои старые башмаки.

— Лик, — серьезным голосом говорил Баббл, — когда я разбогатею, первым делом куплю пару новых башмаков. Да если дать человеку пару хороших башмаков, то он без труда дотопает аж до самой Филадельфии.

— Наверняка, — соглашался Лик.

Такой разговор происходил между ними каждый вечер, но Лик никогда не мог понять, почему Баббла так тянет дойти пешком именно до Филадельфии (он мог только предположить, что для Баббла это было чем-то вроде другого конца света). Да… нечего и говорить, до того, чтобы стать интересным собеседником, Бабблу было далековато. Когда Лику показалось, что он уже достаточно прожил с сестрой и шурином, отдав им дань вежливости, он решил на время перебраться жить к Соне, но Корисса запротестовала.

— Ты должен жить здесь, в своей семье, — заявила она.

Но Лик, взяв ее руки в свои, заговорил с нею тоном старшего брата, каким себя всегда и чувствовал (хотя она была старше его на четыре года).

— Корисса, — сказал он, — ведь ты знаешь, как я люблю тебя. Но ты теперь замужняя женщина, а замужняя женщина должна заботиться о своем муже. Ведь Баббл наверняка нуждается в твоей заботе.

— Ты так думаешь? — язвительно спросила Корисса.

— Именно так. И я уверен в том, что никто лучше тебя не сможет позаботиться о Баббле.

С этими словами он поцеловал сестру в обе щеки и прижал ее к себе так, что у нее перехватило дыхание. Потом он вышел из квартиры, а Корисса закусила губу, слушая, как эхо его шагов гулко разносится по лестнице.

За те два года, что Лик провел в Новом Орлеане, Соня успел здорово приподняться. После смерти в 1916 году мисс Бесси, известной на весь Култаун мадам, он прибрал к рукам ее заведение, которое назвал «У беззубого Сони» (отчасти из уважения к покойной, а отчасти по причине собственной щербатости). Его усилиями заведение, влачившее при прежней хозяйке весьма жалкое существование, разительно преобразилось и стало одним из самых популярных ночных клубов Култауна. Да и вообще ночные клубы Култауна постепенно снова обретали прежнюю популярность (этому способствовало развитие туризма, а также закрытие злачных мест Сторивилля). Что же касается Сони, то он имел какой-то особый талант завлекать в свое заведение самых красивых девушек. Во-первых, он был, наверное, единственным в истории сутенером, который никогда не использовал свое положение, то есть не тащил своих девушек в постель. «Я не смешиваю одно с другим», — говорил он, со своей широкой беззубой улыбкой. И к тому же, что более важно, он в отношениях со всеми девушками проявлял одновременно и жадность, и доброту, постоянно придумывая все мыслимые и немыслимые способы применения их талантов, отчего у них не оставалось времени ни на жалобы или отговорки, ни даже на то, чтобы просто поблагодарить его. А самое главное, он оберегал девушек. Любой хам, осмелившийся перейти в отношениях с девушкой черту дозволенного, имел дело с самим Соней, а у того, по слухам, был целый арсенал: начиная от пистолетов, способных завалить мула, до миниатюрных однозарядных пистолетиков, которые он постоянно носил в кармане, держа указательный палец на спусковом крючке.

В задней части здания клуба Соня выделил Лику несколько комнат, хотя и со скудной меблировкой, но достаточно удобных для обитания: в одной комнате стояла кровать, в другой огромная ванна для отмывания с тела всяческих грехов и несчастий. Когда на исходе одного из дней в феврале 1918 года Лик появился в клубе, Соня, едва взглянув на него, рассмеялся и тут же принялся за свои шутки.

— Признавайся, Лик, ты, наверное, здорово поднялся на бабки в Новом Орлеане! — спросил он. — Ах ты долбаный ниггер!

Лик, осмотрев свой поношенный костюм и перевязанный веревкой помятый чемодан, тоже рассмеялся.

— Все мои шикарные шмотки в чемодане, — ответил он. — Просто не хотел выглядеть слишком крутым в твоем занюханном заведении.

— Как ты назвал мой клуб? — с притворной суровостью спросил Соня.

— Как слышал.

Соня, выпятив грудь и подняв руки, стал угрожающе наступать на Лика.

— А ну-ка повтори! — приказным тоном потребовал он.

— Занюханное заведение! — произнес Лик.

Соня положил руки на плечи Лика, злобная гримаса на его лице сменилась улыбкой, он притянул Лика к себе и обнял его, как дорогого родственника.

— Мой личный затраханный негритос! — нежно сказал он.

В ту ночь Лик, расположившись за столиком в зале, слушал музыку (какие жалкие, убогие блюзы, подумал он) и наблюдал за тем, как работает Соня. Его дружок сновал меж столиками, словно майский жук по цветкам, подливая выпивку в стаканы посетителей, которым и без того было довольно, представляя сидящим за карточными столами игрокам новых людей, подводя своих девушек к толстым белым мужчинам с распаренными, красными как свекла лицами и потными разводами на рубашках. Время от времени Соня, удивленно приподняв брови, подносил Лику новые порции выпивки. Время от времени он направлял к нему какую-нибудь из девушек, а когда Лик отрицательно качал головой, Соня со смехом пожимал плечами.

Позже одна из девушек — молоденькая иссиня-черная проститутка, которой явно было не больше пятнадцати лет, с пышной попкой и носом, похожим на клецку, — упившись до бесчувствия, свалилась на какую-то подгулявшую компанию, опрокинув на сидевших за столиком мужчин свой стакан. Соня тотчас же появился на месте происшествия. Он приказал наполнить стаканы гостей и выдать каждому по прекрасной сигаре (все за счет заведения!); потом он отвел девушку в угол и задал ей хорошую трепку — он бил ее по лицу до тех пор, пока из ее носа не полилась кровь. Девица, сразу отрезвев, убежала из зала, а Соня спешным шагом и с широченной улыбкой поспешил к гостям. Лик, прикладываясь к стакану с обжигающим глотку пойлом, наблюдал за происходящим и вдруг, почувствовав, что глаза у него мокрые, вытер их рукавом.

Было около пяти утра, когда Соня придвинул стул к столику, за которым сидел Лик. Лик смотрел через раскрытую дверь на бледно-серое предрассветное небо, которое освещало все вокруг своим тусклым светом, наводя на душу печаль.