— Купи себе смокинг. Ты должен выглядеть нарядным, с иголочки, — сказал он. — Завтра смотри не опаздывай. В семь часов, как штык.

— А куда приходить? — спросил Лик.

— В отель «Монморанси».

Лик сделал то, что ему было велено, и на следующий день продавец в магазине одежды в квартале Джонс, примеряя на него смокинг, сказал, что он в нем ну прямо вылитый майор Данди[68]. Лик, не зная, что это значит, воспринял слова продавца как комплимент. Он до блеска отполировал корнет и в половине седьмого уже шел при полном параде по улицам Култауна. В отель «Монморанси» он пришел за десять минут до назначенного времени и остановился возле служебного входа, нервно оглядываясь вокруг, словно гончая в ожидании затаившегося зайца. Если бы Лик знал, что он увидит в эту ночь, он разнервничался бы еще больше. А вернее, знай Лик о том, что его ожидает, он вообще отказался бы от предложения Абсолома. И тогда он, возможно, никогда не увидел бы Сильвию; свою сестру, ставшую для него и счастьем, и проклятием примерно поровну.

Как теперь известно, в период после отмены рабства межрасовое скрещивание в южной Луизиане привело к появлению множества различных оттенков и белого, и черного. Конечно, за полувековой период, прошедший с 1864 года, многое изменилось (в особенности в Новом Орлеане). Но Монмартр был небольшим городком с присущим малым городам консерватизмом, и здесь крепко держались старых традиций и обычаев.

Одним из таких обычаев были bals de Cordon Blue. В Новом Орлеане этот обычай забылся с приходом девятнадцатого века, но здесь, в Монмартре, он, казалось, и не собирался уходить в небытие. Эти балы также называли «балами квартеронок», и на них досужие белые парни подыскивали симпатичных светлокожих любовниц с примесью негритянской крови (об их сексуальной привлекательности слагались мифы). Часто мужчины снимали для своих любовниц квартиры и брали их на содержание. Они называли таких женщин подружками, в то время как для всех остальных они были обычными проститутками; между тем и другим практически не было разницы, особенно если учесть, что мужчины, пресытившись удовольствиями, запросто выгоняли «подружек» на улицу без единого цента.

В ту ночь в отеле «Монморанси» и должен был состояться такого рода бал, однако Лик поначалу не понял этого, поскольку присутствовавшие дамы выглядели на редкость изысканными и все как одна белыми. А кроме того, он никогда до этого не бывал на подобных мероприятиях.

Оркестр Гарри Абсолома начал играть точно в 7.30, и медленная ритмичная музыка дала Лику возможность внимательно осмотреться вокруг. Сердце его билось учащенно — он никогда не был в таком шикарном месте! Даже «Кабаре мисс Коэл» в Новом Орлеане не шло ни в какое сравнение с заведением, где он играл сейчас! Он заиграл, но заиграл слишком громко, и Гейдж Абсолом, сидевший за пианино, метнул на него предостерегающий взгляд, ясно говорящий о том, что от него требуется. Лик рассматривал стоявшие в зале стильные столики и стулья с изящными изогнутыми спинками, пол, отполированный до блеска, яркие шторы и ковры. Он смотрел на важных белых мужчин в таких же, как и он, смокингах, и это доставило ему огромное удовольствие. Ну кто бы мог подумать, что белые люди могут служить обычными официантами?

Примерно около 8 часов начали прибывать гости, и глаза Лика от удивления готовы были вылезти из орбит. Женщины прибывали группами по двое, по трое и стояли у барной стойки, скрестив стройные ноги и дымя французскими сигаретами. Понемногу начали появляться и мужчины — почти все в стельку пьяные, — держа во рту толстые сигары, они подтягивали сползавшие брюки и вытирали потные лбы шелковыми платками. Рука об руку в зал входили пары, и женщины, выступающие отработанной походкой, и их спутники с некоторой нервозностью посматривали на симпатичных женщин у стойки.

Поначалу Лик ничего не мог сказать о том, что, собственно, происходило на его глазах, кроме того, что здесь, на этом балу для белых людей, было слишком жарко. Но когда он обратил внимание на одну девушку — первую из всех, вышедшую со своим бойфрендом на танцевальный круг — и пригляделся к ее движениям, то подумал, что в ее крови наверняка не меньше пинты черной крови. Он внимательно осматривал по очереди каждую девушку и понял, что ни макияж, ни белокурый парик, ни изысканные манеры не могут скрыть того, что во всех них без исключения течет негритянская кровь. И тут Лик понял, что это за «бал для белых»; в груди у него защемило, а звук корнета стал неровным, прерывистым.

Наивности Лика Холдена хватило бы на двух таких, как он, однако ему никогда и в голову не пришло бы любить или не любить кого-то за цвет кожи. Но что творится вокруг? Черт возьми, ведь если приглядеться и вдуматься в ситуацию, то становится совершенно ясно, что чернокожий мужчина — это самый худший тип рогоносца. Лик слышал бесчисленное множество историй о том, как белые рабовладельцы насиловали чернокожих рабынь. Он знал, что и белые и черные никогда не предпочтут черных. Думая об этом, он ощутил тяжесть и жжение в животе, слабость в ногах, а голова его непроизвольно склонилась. Лик почувствовал, что изменяет сейчас своей черной коже, которая сияет словно полированное красное дерево под лучами солнца. Он был сейчас настоящим жалким ниггером, таким, как дядя Том!

Он посмотрел на лица других музыкантов — негры и метисы; тех и других примерно поровну. Ничего не выражающие лица, лица людей, которые ничего не видят, а если и видят что-то, то не показывают этого; непроницаемые настолько, насколько может позволить себе разумный черный. Лик пытался придумать, как ему выбраться из этой ситуации, но понимал, что иных шансов, кроме как через неприятности с белыми людьми, у него нет, — а ведь неприятности с белыми людьми считались самыми тяжелыми из всех. Особенно сейчас, когда он оказался в престижной части города, откуда до более безопасного для него черного Култауна не меньше десяти минут быстрого бега. Поняв безвыходность своего положения, Лик стал играть с большим вниманием; он снова прильнул губами к корнету и скоро заиграл так, как полагалось. Разумеется, белые со своей врожденной тугоухостью не заметили паузы в игре третьего корнета. А Лик скорее проклял бы себя, чем сыграл для них настоящую музыку чернокожих, которая яснее, чем фотография, могла бы рассказать, кто он такой. И Иисус Христос, который, как никто другой, знал, что такое гонения, наверняка простит ему богохульство!

Всю ночь Лик играл словно в тумане. В зале было жарко и душно, его глаза постоянно заливала смесь пота и слез. Он видел, что число желающих потанцевать постепенно увеличивается, и доски танцпола прогибаются под тяжестью тел. Он наблюдал, как белые мужчины подолгу задерживают оценивающие взгляды на танцующей перед ними молоденькой квартеронке, в которой смешались явно негритянские особенности лица и тела со специфическими чертами, присущими белым. И вдруг он узнал в ней Сильвию.

Сначала он не поверил своим глазам (ведь он не видел ее больше шести лет). Несколько мгновений он часто моргал, стараясь смахнуть с ресниц слезы. Он не ошибся — это была она. Она танцевала с белым парнем со свиноподобным лицом, глаза которого были на уровне ее груди, а раскрытые слюнявые губы напоминали пасть разомлевшей от жары собаки. Ее черные локоны, подпрыгивая в такт движениям, приоткрывали обольстительную шейку; в разрезах ее платья мелькали молочно-белые бедра. Но лицо ее было пустым, как чашка, из которой только что выпили кофе.